Увеличить |
IV
«Гарнаш, улица Петуха»
На
берегу, почти у воды, в тени огромного варингинового дерева, стоит крепкая
дубовая бочка, плотно закрытая просмоленным брезентом. Она не запирается; это
международная почтовая станция. Сюда с мимо идущих кораблей бросаются письма,
попадающие во все концы света. Корабль, плывущий в Австралию, забирает
австралийскую корреспонденцию; плывущий в Европу – европейскую.
Клипер
приготовлялся к отплытию. Медленно, упорно трещал брашпиль, тяжело ворочаясь в
железном гнезде. Канат полз из воды, таща за собою якорь, сплошь облепленный
водорослями, тиной и раковинами. Матросы, раскисшие от жары, вяло бродили по
накаленной смоле палубы, закрепляя фалы, или сидели на реях, распуская
ссохшиеся паруса. В это время к берегу причалила шлюпка с шестью гребцами, и
младший лейтенант клипера, выскочив на песок, подошел к бочке. Откинув брезент,
он вынул из нее несколько пакетов и бросил, в свою очередь, пачку писем.
Потом
все уехали и скоро превратились в маленькое, черное пятно, машущее крошечными
веслами. Клипер преображался. От реи до реи, скрывая стволы мачт, вздулись
громоздкие паруса. Корабль стал похожим на птицу с замершими в воздухе
крыльями, весь – напряжение и полет, нетерпение и сдержанное усилие.
Бушприт
клипера медленно чертил полукруг с запада на юго-восток. Судно тяжело поворачивалось,
вспенивая рулем полдневную бледную от жары синеву рейда. Теперь оно походило на
человека, повернувшегося спиной к случайному, покидаемому ночлегу. Пенистая,
ровная линия тянулась за кормой – клипер взял ход.
Его
контуры становились меньше, воздушнее и светлее. Двигался он, как низко летящий
альбатрос, слегка накренив стройную белизну очертаний. А за ним с берега
цветущего острова следил человек – Тарт.
Он
равнодушно ждал исчезновения клипера. Корабль увозил с собой земляков,
привычное однообразие дисциплины, грошовое жалованье и более ничего. Все
остальное было при нем. Он мог ходить как угодно, двигаться как угодно, есть и
пить в любое время, делать, что хочется, и не заботиться ни о чем. Он стряхивал
с себя бремя земли, которую называют коротким и страшным словом «родина», не
понимая, что слово это должно означать место, где родился человек, и более
ничего.
Тарт
смотрел вслед уходящему клиперу, ни капли не сомневаясь в том, что именно его
считают убийцей Блемера. Почему прекратили поиски? Почему не более как через
шесть дней после ухода Тарта клипер направился в Австралию? Может быть, решили,
что он мертв? Но в глазах экипажа остров был не настолько велик, чтобы потерять
надежду отыскать человека или хотя бы его кости. Поведение «Авроры» немного
раздражало Тарта; он чувствовал себя лично обиженным. Человек крайне
самолюбивый, бесстрашный и стремительный, он привык, чтобы с ним и его
поступками враги считались так же, как с неприятелем на войне. Но ведь не бежит
же от него клипер, в самом деле!
Он
вспомнил свое убежище – скалистый овраг, с гладким, как паркет, дном и кровлей
из цветущих кустов. Ничего нет удивительного, что клипер ушел ни с чем. В
глазах их Тарт мог только утонуть; к тому же – кто особенно дорожил жизнью
Блемера? На клипере сто матросов; двумя больше, двумя меньше – не все ли равно?
Время горячее, китайские пираты вьются по архипелагу, как осы. Военное судно,
несущее разведочную службу, не может долго оставаться в бездействии.
Тарт
медленно шел вдоль берега, опустив голову. Собственное его положение казалось
ему ясным до чрезвычайности: потянет в другое место – он будет караулить,
высматривая проходящих купцов. И ночной сигнальный костер даст ему короткий
приют на чужой палубе. Куда он поедет, зачем и ради чего?
Но он не
думал об этом. Свобода, страшная в своей безграничности, дышала ему в лицо
теплым муссоном и жаркой влагой истомленных зноем растений. Это был отчаянный
экстаз игрока, бросившего на карту все и получившего больше ставки. Выигравший
не думает о том, на что он употребит деньги, он далек от всяких расчетов,
музыка золота наполняет его с ног и до головы дразнящим вихрем возможностей, прекрасных
в неосуществимости своей желаний и бешеным стуком сердца. Может быть, не
дальше, как завтра, судьба отнимет все, выигранное сегодня, но ведь этого еще
нет?
Да
здравствует прекрасная неизвестность!
Медленно,
повинуясь любопытству, смешанному с предчувствием, Тарт откинул брезент и, став
на камни, положенные под основание бочки, открыл ее. На дне серели пакеты. Их
было много, штук двадцать, и Тарт тщательно пересмотрел все.
Ему
доставляло странное удовольствие держать в руках вещественные следы ушедших
людей, мысленно говорить с ними, в то время, когда они даже и не подозревают
этого. Стоит захотеть, и он узнает их мысли, будет возражать им, без риска быть
пойманным, и они не услышат его. Матросские письма особенно заинтересовали
Тарта. Он пристально рассматривал неуклюжие, косые буквы, смутно догадываясь,
что здесь, может быть, написано и о нем. Взволнованный этим предположением,
Тарт бережно отложил несколько конвертов, на которых были надписаны имена
местностей, близких к месту его рождения. Он искал самого тесного, кровного
земляка, рылся дрожащими от нетерпения пальцами, раскладывая по песку серые
четырехугольники, и вдруг прочел:
«Гарнаш,
улица Петуха».
Гарнаш!
Не далее как в десяти милях от этого городка родился Тарт. Он помнит еще возы с
зеленью, пыльную дорогу, по которой бегал мальчишкой, и держит пари, что пишет
не кто иной, как толстяк Риль!
Да, вот
его имя, написанное маленькими печатными буквами. Тарт вынул нож и разрезал
толстую бумагу пакета. Риль писал много, четыре больших листа сплошь пестрели
каракулями, сообщая подробности плавания, события, свидетелем которых был Риль,
и длинные, неуклюжие нежности, адресованные жене. Тарт торопливо разбирал
строки. Пальцы его дрожали все сильнее, лицо потускнело; взволнованный, с
блестящим остановившимся взглядом, он бросил бумагу и инстинктивно схватил
ружье.
Кругом
было по-прежнему пусто, легкий прибой шевелил маленькие, круглые голыши и тихо
шумел засохшими водорослями. В голове, как отпечатанные, стояли строки письма,
скомканного и брошенного рукой Тарта: «…если бы он провалился, туда ему и
дорога. А наши думают, что он жив. Мы вернемся через четыре дня, за это время
должны его поймать непременно, потому что он будет ходить свободно. Шестерым с
одним справиться – что плюнуть. Толкуют, прости меня, господи, что Тарт сошелся
с дьяволом. Это для меня неизвестно».
– Надо
уйти! – сказал Тарт, с трудом возвращая самообладание. Небывалым,
невозможным казалось ему, только что прочитанное. Все вдруг изменило окраску,
притаилось и замерло, как молчаливая, испуганная толпа. Солнце потеряло свой
зной, ноги отяжелели, и Тарт двигался медленно, напряженно, словно окаменев в
припадке безвыходного, глухого гнева. Мысль утратила гибкость, сосредоточиваясь
на пристальном, болезненном ощущении невидимых, враждебных людей. И немое
отвращение к тайной опасности подымалось со дна души, вместе с нестерпимым
желанием открытого, решительного исхода.
– Шесть? –
сказал Тарт, останавливаясь. – Так вас шесть, да?
Кровь
бросилась ему в голову и ослепила. Почти не сознавая, что он делает, он
вызывающе поднял штуцер и нажал спуск. Выстрел пронесся в тишине дробным эхом,
и тотчас Тарт зарядил разряженный, еще дымящийся ствол, быстро, не делая ни
одного лишнего движения.
По-прежнему
царствовала тишина, жуткая, полуденная тишина безлюдного острова. Матрос
прислушался, молчание раздражало его. Он потряс кулаком и разразился градом
язвительных оскорблений. Обессиленный припадком тяжелой злобы, он шел вперед,
ломая кусты, сбивая ударом приклада плотные, сочные листья. Сознавая, что все
пути отрезаны, что выстрел кем-нибудь да услышан, Тарт чувствовал злобное,
веселое равнодушие и огромную силу дерзости. Уверенность возвращалась к нему по
мере того, как шли минуты, и зеленый хоровод леса тянулся выше, одевая пахучим
сумраком лицо Тарта. Он шел, а сзади, догоняя его, бежали шестеро, изредка
останавливаясь, чтобы прислушаться к неясному шороху движений затравленного человека.
– Тарт! –
задыхаясь от бега, крикнул на ходу высокий черноволосый матрос. – Тарт,
подожди малость, эй!
И за ним
повторяли все жадными, требовательными голосами:
– Тарт!
– Эй,
Тарт!
– Тарт!
Тарт!
Тарт
обернулся почти с облегчением, с радостью воина, отражающего первый удар. И тотчас
остановились все.
– Мы
ищем тебя, – сказал черноволосый, – да это ведь ты и есть, а? Не так
ли? Здравствуй, приятель. Может быть, отпуск твой кончился, и ты пойдешь с
нами?
– Завтра, –
сказал Тарт, вертя прикладом. – Вы не нужны мне. И я – зачем я вам?
Оставьте меня, гончие. Какая вам польза от того, что я буду на клипере?
Решительно никакой. Я хочу жить здесь, и баста! Этим сказано все. Мне нечего
больше говорить с вами.
– Тарт! –
испуганно крикнул худенький, голубоглазый крестьянин. – Ты погиб. Тебе, я
вижу, все равно, ты отчаянный человек. А мы служим родине! Нам приказано
разыскать тебя!
– Какое
дело мне до твоей родины, – презрительно сказал Тарт. – Ты,
молокосос, растяпа, может быть, скажешь, что это и моя родина? Я три года
болтался на вашей плавучей скорлупе. Я жить хочу, а не служить родине! Как? Я
должен убивать лучшие годы потому, что есть несколько миллионов, подобных тебе?
Каждый за себя, братец!
– Тарт, –
сказал третий матрос, с круглым, тупым лицом, – дело ясное, не
сопротивляйся. Мы можем ведь и убить тебя, если…
Он не
договорил. Одновременно с клубком дыма тело его свалилось в кусты и закачалось
на упругих ветвях, разбросав ноги. Тарт снова прицелился, невольное движение
растерянности со стороны матросов обеспечило ему новый удачный выстрел…
Черноволосый матрос опустился на четвереньки и судорожно открыл рот, глотая
воздух.
И все потемнело
в глазах Тарта.
Спокойно
встретил он ответные выстрелы, пистолет дрогнул в его руке, пробитый насквозь,
и выпал. Другою рукой Тарт поднял его и выстрелил в чье-то белое, перекошенное
страхом лицо.
Падая,
он мучительно долго не мог сообразить, почему сверкают еще красные огоньки выстрелов
и новая тупая боль удар за ударом бьет тело, лежащее навзничь. И все перешло в
сон. Сверкнули тонкие водопады; розовый гранит, блестя влагой, отразил их
падение; бархатная прелесть луга протянулась к черным корням раскаленных, как
маленькие горны, деревьев – и стремительная тишина закрыла глаза того, кто был –
Тарт.
|