Увеличить |
Лужа Бородатой Свиньи
I
Образ
свиньи неистребим в сердце человеческих поколений; время от времени природа,
уступая немилосердной потребности народов, наций и рас, производит странные
образцы, прихлопывая одним небольшим усилием все радостные представления наши о
мыле, зубных щетках и полотенцах.
В мае
1912 года двое любопытных молодых людей стояли у высокого деревянного забора;
один из них наклонил голову и, уперев руки в бедра, держал на своих плечах
товарища, который, схватившись за край ограды, усаженный гвоздями, смотрел
внутрь двора.
В лице
нижнего было выражение физического усилия и нескрываемой зависти к стоявшему на
его плечах человеку; пошатываясь от тяжести, нижний ежеминутно спрашивал:
– Ну,
что? Что там? А? Видно что-нибудь, нет?
Нижнего
звали Брюс, а верхнего Тилли.
– Постой, –
шепотом сказал Тилли, – молчи, мы сейчас уйдем.
– В
тебе пять пудов, если не больше, – ответил Брюс.
– Просто
ты слаб, – возразил Тилли, – постой еще две минуты.
Вдруг
Тилли наклонил голову и спрыгнул; одновременно с этим Брюс услышал за стеной
выстрел и хриплый голос, выкрикивающий угрозы.
– Он
увидел меня, – вскричал Тилли, – удерем, а то он спустит собаку.
Оба
стремглав бросились в переулок, перескакивая через заросшие крапивой канавы, и
остановились на деревенской площади. Тилли сказал:
– Ничего
особенного. Мне наговорили про него столько диковинных вещей, что я даже
разочарован. Но что это? Неужели мне отстрелили ухо?
Он
схватился рукой за мочку, и пальцы его стали красными.
– Пустяки, –
сказал Брюс, – ухо лишь оцарапано; вообрази, что была кошка.
– Однако,
прыжок этой кошки мог сделать меня мертвом мышью… еще вершок влево, и кончено.
Сядем здесь, у ворот, в этой каменной нише, остатке феодальных времен.
– Ты
демократ, тогда я на будущих выборах отдам свой голос Бородатой Свинье.
– Свирепая
шутка, – сказал Тилли, – нет, подвинься немного, и я расскажу тебе о
том, что, стоя на твоих плечах, видел я в Луже Бородатой Свиньи.
II
Та,
мрачный человек с веселыми глазами, здесь гость – и многие сплетни местечка неизвестны
тебе. Бородатая Свинья, как его прозвали, иначе Зитор Кассан, веселился тут
десять лет и жирел, как сумасшедший, не по дням, а по часам. Он нажил большие
деньги на торговле человеческим мясом. Не делай больших глаз, под этим
понимается только контора для найма прислуги. Ценой неусыпной бдительности и
настоящих коммерческих судорог Зитор Кассан достиг своего идеала жизни.
Существование его – бессмысленный танец живота и… тайна, таинственность,
обнесенная той самой стеной, возле которой оцарапала меня кошка.
Дом его
прозвали «Лужей», а его самого – «Свиньей», еще «Бородатой»; изобидели человека
в хвост и пятку. Но он сам виноват в этом. Он показывается – правда, редко – на
улицах, в самых оцепенелых от грязи покровах и запускает свою растительность.
Относительно его души я и заглянул сегодня во двор к Зитору Бородатому, но
вижу, что мне много соврали.
Прежде
всего, согласно уверениям женщин, я ожидал встретить большой чудесный цветник,
среди которого из самых вонючих отбросов разведена лужа симпатичного
зеленовато-черного цвета; над ней якобы стаи мух исполняют замысловатый танец,
а Бородатая Свинья купается в этой самой жидкости. Но женщины – вообще
очаровательные существа – не знают жизни; для такой лужи нужна выдумка и легкая
ржавчина анархизма, где же взять это бедной свинье?
Нет, я
видел не картину, а фотографию. Зитор Кассан лежал голый до пояса в самом
центре огромного солнечного пятна, между собачьей будкой и дверью своего
логова. У трех тощих деревьев стоял стол. Высокая, согбенная старуха служанка,
с отвисшей нижней губой и медной серьгой в ухе, выносила различные кушанья. От
них валил пар; телятина и различные птичьи ножки торчали со всех сторон блюд, а
Бородатая Свинья пожирал их, сверкая зубами и белками на кувшинном своем
портрете, и после каждой смены ложился на солнцепек, нежно поглаживая живот
ладонью; все время он пил и ел и, надо тебе сказать, пообедал за шестерых.
Двор не
представлял ничего особенного: он был пуст, – вот все, что можно сказать о
нем, безотраден и пуст, как сгнившая яичная скорлупа; в будке, свесив язык,
лежала цепная собака да у старых костей под забором скакали вороны. Когда Зитор
Кассан кончил шлепать губами, в дверях дома появилась женщина. Это была
маленькая, но упитанная особа лет тридцати, с челкой на лбу и выдавшейся нижней
челюстью. Она вышла и остановилась, а Зитор, стоя против нее, смотрел на нее,
она на него, и так, с минуту, склонив, как быки, головы, смотрели они, не
улыбаясь, в упор друг на друга, почесали шеи и разошлись.
– Простая
штука, – сказал Брюс, – после этого он выпалил в тебя из револьвера?
– Вот
именно. Он заметил, что я смотрю, и сказал громко: «Эй, эй, воры лезут ко мне,
слезайте, воришка, а то будет плохо». Затем, без дальнейшего, выпустил пулю.
Отомстим Зитору, Брюс.
– Есть.
Давай бумагу и карандаш.
– Что
ты придумал?
– Разные
вещи.
– Посмотрим.
Брюс
положил на скамейку листок бумаги и стал, посмеиваясь, писать, а Тилли читал
через плечо друга, и оба под конец письма звонко расхохотались.
Было
написано:
«Многочисленные
тайные силы управляют жизнью животных и человека. Мне, живущему в городке
Зурбагане, имеющему внутренние глаза света и треугольник Родоса, открыта твоя
судьба. Ты проклят во веки веков землей, солнцем и мыслью Великой Лисицы,
обитающей под Деревам Мудрости. Неизбежная твоя гибель ужасает меня. Отныне,
лишенный всякого аппетита, сна и покоя, ты будешь сохнуть, подобно гороховому
стручку, пожелтеешь и смертью умрешь после двух лун, между утренней и вечерней
зарей, в час Второго красного петуха.
Бен-Хаавер-Зюр,
прозванный „Великаном и Постоянным“».
– А! –
сказал Брюс, перечитывая написанное.
Тилли
корчился от душившего его хохота. Повесы, похлопывая друг друга по коленкам,
запечатали диковинное послание в конверт и опустили в почтовый ящик.
III
Лето
подходило к концу. Вечером, загоняя коров, пастух играл на рожке, и Тилли,
прислушиваясь к нехитрому звуку меди, захотел прогуляться. Он взял шляпу,
тросточку и прошел в рощу. Он думал о жизни, о боге.
– Ну,
смотрите, – сказал он вдруг, – вот еще меланхолик, бродящий, подобно
мне, запинаясь о корни.
Неизвестный
приблизился; Тилли, рассмотрев его, вздрогнул. Ужасен был вид у встреченного им
человека: всклокоченная борода спускалась на грудь, синие, впалые щеки сводило
гримасой, глаза блестели дико и жалобно, а руки, торча из ободранных рукавов,
напоминали когтистые лапы зверя. Тряпка-шарф болтался на худой шее, неприкрытые
волосы тряслись при каждом шаге, тряслась голова, трясся весь человек.
– Господин
Зитор Кассан, – сказал Тилли, не веря глазам, – что с вами?
– А,
сынок помещика, – хрипло, облизывая губы, произнес Зитор и уныло
рассмеялся, – а что со мной? Что, удивительно?
– Ничего, –
сказал Тилли, но подумал: «Он исхудал на пять пудов, это ясно». Вслух он
прибавил: – Что вы здесь делаете? Не ищете ли здесь лисицу под Деревом
Мудрости?
Он не
успел засмеяться и отойти, как Зитор положил обе руки на его плечи, обыскивая лицо
Тилли подозрительным взглядом. И такова была сила его внимания, что Тилли не
мог пошевелиться.
– Вы
знаете, – сказал Зитор, – а что вы знаете? Это мне стоит жизни.
– Успокойтесь. –
Тилли побледнел и необдуманно выдал себя. – Это была шутка, – сказал
он, – я и Брюс сочинили для развлечения. Пустите меня.
Зитор
держал его стальным усилием злобы и не думал отпускать. Пока он молчал, Тилли
не знал, что будет дальше.
– Я
думал над этим письмом, – сказал, наконец, Зитор. – Поэтому я и умру
сегодня, в час красного петуха. Так это вы устроили мне, щенок? Ваше письмо
взяло у меня жизнь. Я лишился аппетита, сна и покоя. До этого ел и спал хорошо.
Я мало жил. Я много наслаждался едой, сном и женщиной, но этого мало. Я хотел
бы еще очень много есть, спать и наслаждаться женщиной.
– В
чем же дело? – сказал Тилли. – Вам никто не мешает.
– Нет, –
возразил Зитор, – я могу наслаждаться, но ведь я умру. Ведь я думал об
этом. Когда я умру, – я не смогу наслаждаться. Я сегодня умру, умру
голодный, несытый, не съевший и четверти того, что мог бы скушать. Теперь мне
все равно. Дело сделано.
– Охотно
извиняюсь, – сказал, струсив, Тилли.
– Меня
прозвали Бородатой Свиньей, – продолжал Зитор. – Свинья казнит
человека.
Быстрее,
чем Тилли успел сообразить в чем дело, Кассан Зитор ударил его по голове толстой
дубовой тростью, и молодой человек, пошатнувшись, упал. Он был оглушен. Зитор
наклонился над ним и стал что-то делать, а когда выпрямился, Тилли успел забыть
о письме к Зитору навсегда.
– Два
месяца я худел и думал, думал и худел, – пробормотал Зитор. –
Довольно с меня этой пытки. Ах, все пропало! Но я бы охотно съел сейчас пару
жареных куриц и колбасу. Все равно, жизнь испорчена.
Он
удалился в глубину рощи, и скоро под его тяжестью заскрипел сук, а в деревне,
невинный и безучастный, запел рыжий петух свое надгробное Бородатой Свинье
слово:
– Ку-ка-реку!
Александр Грин
Рассказы 1913-1916
|