Увеличить |
III. Хибаж кинулся в
пространство
Должно
быть, за двадцать лет жизни с мужем Марья Лукьяновна хорошо изучила привычки
своего повелителя, так как Хибаж действительно отправился в «Повилик».
Произошло это так.
Сидя на
извозчике в ожидании Мустаняйнена, Хибаж заметил, что правая его нога свесилась
с пролетки и, находясь без точки опоры, то выпрямляется, то сгибается. Такая
необеспеченность ноги перевела мысли Хибажа на все свое развинченное запутанное
положение, неизбежную встречу с женой, растрату жалованья, выговор по службе и
покаянное, на целую неделю, настроение. Слабые натуры охотнее бросаются назад,
в тину порока, чем вперед, к мужественной расплате за совершенное – единственно
из трусости, а не из молодечества. Оттянуть страшный момент объяснений и покаянной
тоски, хотя бы ценой новых проступков, – было единственным желанием
Хибажа, когда, вспомнив пропитые восемьдесят рублей решил он, с легкомыслием
негра, пытающегося потереться носом с собственным отражением в зеркале – выиграть
эти восемьдесят рублей на биллиарде, – игра, которую он знал достаточно
плохо для того, чтобы быть всегда в проигрыше.
Зная,
что пьяного, по крайней мере – наружно, его в ресторан не пустят, Хибаж, послав
Мустаняйнена мысленно в самые глубины Финляндии, осторожно вылез из пролетки и
с проворством, какого трудно было ожидать от пожилого грузного человека,
шмыгнув за угол, нанял нового ваньку, которому повелел ехать в баню. Там он
посидел минут десять в холодной ванне, выпил шесть полбутылок содовой и,
совершенно перестав шататься, но с красными глазами, и, по существу, пьяный,
как кот, нализавшийся валерьяновых капель, поехал в ресторан «Повилик»,
вспоминая добродушного шкипера с жестокостью лошадиной щетки. Он был возбужден
до крайности и мысленно швырял казенные дела в голову трезвых прохожих.
«Повилик»!
Кто из петроградцев не знает этого желтого двухэтажного зданья, приютившегося с
незапамятных времен в центре города?! Когда-то здесь сиживали Некрасов и
Белинский, Достоевский и Герцен. Буйная жизнь 20-го века похитила его лавры,
поместив их в суповых судках ресторанной периферии во всевозможных «Шато»,
«Ярах», и «Москвах», и «Белградах». Но еще до войны, утром и после четырех дня,
можно было видеть у стойки плотную массу вспотевших от жевания, затылков,
кокард и форменных петлиц служащих всевозможных ведомств, утолявших до- и
послеслужебный аппетит горячими готовыми закусками. И пирожками, и рюмками, и
кружками пива. Все это, выпитое когда-то, образовало бы теперь новую Лету, реку
забвения, в которой без труда погибла бы память десяти поколений. Теперь
«Повилик» дорог, невкусен и избегаем. Знаменитые пирожки ссохлись до величины
американского ореха. Однако, внизу, в биллиардной, как раньше, так и теперь,
жизнь всецело подчинена законам столкновения упругих тел и тому набившему оскомину
правилу, что «угол падения равен углу отражения».
По
широкому тротуару, отрезавшему мир от подвальных окошек биллиардной, переливается,
сверкая всеми оттенками жизни, толпа наших дней: идут когорты бледных, гулящих,
с сестрицей сбоку, постукивающих костылями раненых; звенят шпоры; кружечники,
высматривая лицо подобрее, держат наготове значок, газетчики суют товар, не
смотря в лицо покупателю, – сами желают знать – как под Верденом; а в
тесных двух комнатах со сводчатым потолком и каторжным воздухом сорок –
пятьдесят человек фанатически катают шары, волнуясь, раздражаясь и радуясь, как
дети, если «с выходом под пятнадцатого» десятка летит под лузу. Однако подробно
описывать нравы и постоянных посетителей (а это очень любопытный сюжет) мы
здесь не будем, из уважения к Хибажу, спускающемуся в этом момент по крутой
железной лестнице вниз.
Хибаж,
на его несчастье, сразу увидел свободный биллиард, на котором, по плохости его,
настоящие игроки упражнялись не очень охотно. Не успел Хибаж остановиться у
биллиарда, как, по томительному выражению лица, трое профессионалов сразу
учуяли «пижона», воспылавшего несбыточной надеждой выиграть в «Повилике». Хибаж
часто ходил сюда, вечно проигрывал и всегда объяснял это чистой случайностью.
– Сыграем
партийку! – сказал, потирая руки, сладенько улыбаясь и кривя набок голову,
маленький прилизанный человечек, напоминающий мышь в сюртуке.
Сзади
его, тоже «готовые к услугам», стояли двое: ловкий бритый человек с пустыми
быстрыми глазами и выражением лица, как бы говорящим: «А мне все равно». Этот,
играя левой рукой, был лучшим игроком в «Повилике»: третий, неуклюжий,
развинченный молодой студент, готовившийся в «чемпионы» и игравший тоже
неплохо, сильнее всех рвался к Хибажу, обещая самую приличную «фору».
Хибаж
остановился на левше. Здесь он мог получить тридцать очков вперед и выиграть
«фуксом». Левша действительно, поторговавшись, дал, с видом жертвы, Хибажу
тридцать очков и, условившись играть по пяти рублей партию, принялся за работу.
Изящно поджимая губы, пошучивая и как бы шаля, повел он Хибажа на прочной
веревочке различных «ловушек», суть которых состояла в том, чтобы партнер,
играя какого-нибудь шара, не сыграл его, а левше подставлял бы в разных местах
биллиарда удобно и ловко играемые шары.
Хибаж
буйно двигал кием, промахивался и плевался и на глазах толпы хихикающих зрителей
проигрывал партию за партией. Он пробовал вырваться из цепких рук игрока,
пробовал вести игру «на отыгрыш», «накатывать», «кидаться», но ничего не
помогало. Левша играл, как коваль: шар за шаром летел от бойкого его кия в
лузу, и не успевал Хибаж сделать 40–50 очков, как у артиста было 70 с
хвостиком. Злоба, досада и усталость возвели похмельное состояние чиновника в
степень адской пытки, и оставшиеся у него теперь восемь – десять рублей охотно
отдал бы он за сотку спирта.
Вдруг
кто-то легонько хлопнул его по плечу, он обернулся и увидел сияющее лицо Мустаняйнена,
старик радовался, что нашел своего случайного знакомого.
|