III. Флейта
Прежде
всего представьте полную тишину. Голодный, я сидел на плетеном стуле и ждал
негра; было так тихо, что шипение масла в лампе казалось единственным звуком,
знакомым этому дому. Было еще не поздно, но до ушей моих, как я ни старался
прислушиваться, не долетал ни шум шагов, ни звуки голоса, ничего, что обычно,
почти не замечаемое нами, присуще всякому, не погрузившемуся еще в сон жилому
помещению, и трогает слух. Я сразу отметил это, так как стал испытывать
беспричинное раздражение; после крикливой уличной суеты этот глухонемой дом
озадачивал крайне неприятным, тягостным впечатлением тишины, не нарушающейся
даже звуками улицы; по-видимому, я был в центре дома.
Бросив
мешок в угол, я лег на кровать, вытянулся и закрыл глаза. Прошло немного времени,
я размышлял о том, поступать ли мне на пароход немедленно или же отдохнуть и
повеселиться, – как вдруг, заставив меня вздрогнуть, снизу, отчетливо и
явственно донесся полный, приятный звук; он оборвался, перешел в более высокий
тон, и я услышал монотонную, странную и оригинальную мелодию, исполняемую невидимым
музыкантом.
– Играй,
играй, – сказал я, – это увеличивает аппетит.
По-видимому,
играли на флейте, но сказать в точности, что это была флейта, я не могу, может
быть, это было что-нибудь вроде туземной волынки. Звуки носили совершенно
особый характер, переливы их, не заглушаясь перегородками стен, проникали в мою
комнату так свободно, словно играли у меня под кроватью. Я скоро убедился, что
слушаю слишком внимательно, в этом была странная смесь удовольствия и печали.
Звуки, достигая моего сознания, приобретали легкую силу прикосновения ко мне, к
моему телу, меня как бы трогали осторожно и мягко, в чем-то убеждая и
успокаивая.
Я
нервен, нервен настолько, что иногда мелочь, пустяк, могут заставить меня
думать о них с волнением. Флейта продолжала играть, тягучий, медленный темп
мотива лишал меня способности думать, беспричинная глубокая тоска овладела
мною. Вдруг почувствовал себя смертельно усталым, слабым и огорченным.
«Эй ты,
дьявольская канарейка! – крикнул я. – Брось!»
Мой рот
остался закрытым, я крикнул мысленно. С минуту я остался неподвижным, вытаращив
глаза на полог кровати. По-прежнему не было ничего слышно, кроме шипения масла
в лампе и проникающих тяжестью во все тело звуков удивительного инструмента;
испуганный, еще не зная хорошенько – чем, я сделал усилие и вскочил. Я вскочил
мысленно, в чем я убедился тотчас же, так как продолжал лежать на кровати;
сделав усилие, я представил, со всей мгновенной яркостью страха, как упираюсь
ногами, приподнимаюсь и вскакиваю, но этого не было.
Гадливый,
полный омерзения и тяжелого холода в груди ужас овладел мною, ужас болезненного
кошмара, паника человека, связанного по рукам и ногам и брошенного на рельсы
под надвигающийся паровоз.
Флейта
продолжала играть. В мотив вошли две-три новые ноты, пронзительные и грозные. Я
беспомощно внимал им, задыхаясь от страха. Я не понимал, что со мною:
изнурительная, предательская слабость росла в теле; это соединялось с сильным
душевным страданием; я мучился так, как если бы лишился любимой женщины или бы
пережил невероятную низость; я вздохнул и заплакал. Слезы не принесли мне
облегчения. Мои мысли приняли мрачное, определенное направление, я думал о
смерти. Мне казалось, что я умираю; немного спустя я был уже совершенно уверен
в этом. Жизнь покидала меня. Сердце билось так слабо, что замирающая в артериях
кровь вызвала головокружение, в глазах темнело, дыхание сделалось отрывистым и
неровным.
Флейта
продолжала играть. Флейта убивала меня, я ясно различал оттенки звуков, несущие
смерть.
Постепенно
тоска, страдание, ужас и слабость достигли своего крайнего, немыслимого для
человека предела, и я потерял сознание.
IV. Жизнь
Не знаю,
долго ли я пробыл без чувств. Очнувшись, я услышал шум, топот и голоса в коридоре.
Флейта молчала. С трудом подняв руку, я вскрикнул от радости – это не был
мысленный акт, а настоящее, живое движение тела.
Я встал,
шатаясь; в комнате было светло и страшно, шум за стеной продолжался, но мне он
не принес ничего, кроме нового страха, я не знал, где я, кто возится за стеной
в коридоре и что меня ждет. Моим первым и единственным желанием было бежать.
Я
подошел к двери, прислушиваясь… Тотчас же сильный удар ногой в дверь заставил
меня крикнуть:
– Чего
вы хотите?
– Кто
вы? – спросили по-английски.
– Эмиль
Кош, матрос, войдите, ради Бога, скорее!
– Дверь
заперта.
Сказавший
это, по-видимому, не любил долго искать ключ. Дом задрожал от его ударов, я
помогал, как мог.
В
выбитую дверь ввалилось шесть человек, четыре из них были английские матросы, а
остальные – полиция.
– Это
не тот, – сказал один из матросов, обращаясь к полицейскому.
– Что
вы здесь делаете?
– Я
хотел ночевать.
Все
молчали, рассматривая меня.
Полицейский
сказал:
– Мы
ищем английского подданного, лейтенанта Ричарда Джонсона. Неделю тому назад он
исчез бесследно; матрос, провожавший его, утверждает, что он остановился в этой
гостинице.
– Я
не знаю Джонсона, – сказал я. – Верно лишь то, что, не приди вы, я
был бы, наверное, там же, где теперь лейтенант Джонсон.
– Что
вы знаете? – спросил матрос.
– Флейту, –
сказал я. – Вот, выслушайте меня.
И я
рассказал подробно о странной игре, лишившей меня сознания. Все выслушали
молча, внимательно, но кое-кто улыбнулся.
– Может
быть, это был кошмар, – сказал старый матрос, – особенно после
хорошей выпивки. Мы спрашивали хозяина этой гостиницы, его слугу-негра, жену хозяина.
Все говорят, что Джонсон встал рано утром и ушел неизвестно куда. Но с ним было
много денег.
– Кошмар? –
возразил другой. – Но вы забыли, что, когда мы подходили к гостинице,
внизу действительно слышались какие-то звуки, очень напоминавшие флейту.
– Я
глух для этих вещей, – сердито возразил старик, – что же, вы
заставите меня тому поверить?
– Я
поверил, – сказал я, – но это, наконец, не важно даже и для полиции.
Каждый имеет право в своем доме играть на флейте и даже на чем угодно… Тем
более когда этим можно беспокоить одного-единственного жильца.
– Да,
в других комнатах никого нет, – подтвердил матрос.
Мы
постояли и вышли. Светало. На рейде горели бледные огни мачт… Сонный полицейский
зевал, закрывая рукой рот.
Мы плохо
знаем Восток.
|
