Узник «Крестов»
I
Знаменитый
Латюд, попавший в Бастилию за то, что пытался угодить маркизе Помпадур,
подослав ей анонимное письмо о вымышленном покушении на ее жизнь, а затем
послав второе письмо с приложением щепотки поваренной соли, которая должна была
изображать яд – доказательство покушения, – страдал тридцать лет по
сравнительно серьезной причине.
Мы
говорим сравнительно потому, что некто Аблесимов просидел в нашей доморощенной
«Бастилии» – «Крестах» – двадцать два года за удивительную и неимоверную
чепуху.
Дело
было так.
Аблесимов
служил наборщиком в типографии газеты «Пестрое дело». Нынешний, несуществующий
уже как царь Николай II короновался тогда в Москве, заманивая пирогами на Ходынку
многих доверчивых простаков, кричавших «ура» византийской пышности коронационного
церемониала не столько из привязанности к самодержавию, сколько из тяготения к
пирогу, оказавшемуся, как говорит история, изделием, пропеченным плохо и почти
без начинки.
Среди
наборного материала, принесенного Аблесимову в самый день коронования вечером,
была московская телеграмма, в которой описывался ритуал коронования.
На
другой день в полдень начальнику знаменитого Третьего отделения позвонил по телефону
министр внутренних дел, требуя его немедленно к себе тоном строгим и жестким.
Перепуганный
начальник помчался сломя голову к всесильному временщику, ломая по дороге
голову, что бы это могло все значить.
Министр
стоял у стола, положив руки на развернутый номер «Пестрого дела».
– Идите
сюда, – неторопливо приказал он вытянувшемуся в струнку чиновнику. –
Смотрите!
Он
провел пальцем по подчеркнутой красным карандашом газетной строке, и начальник
Третьего отделения с ужасом прочитал: «Москва, 14 мая 1896 г.… Его
Величество государь Император Николай II… в 12 ч. проследовал в Иверскую
часовню…»
Выпущенное
многоточием в середине фразы слово должно было означать «ровно». Ошибка
наборщика в спешной ночной работе заменила первую букву этого слова иной,
придавшей всей фразе совершенно циничный и оскорбительный для императорской
особы смысл.
Начальник
затрепетал.
– Без
дальних слов, – сказал министр, – в двадцать четыре часа найдите
виновного, арестуйте и спрячьте навсегда… куда хотите. Вот полномочие.
Он
протянул подписанную уже взбешенным царем бумагу, и начальник Третьего отделения
засвистел шинами щегольской кареты в мрачный застенок Третьего отделения.
II
Аблесимов
обедал, когда после резкого звонка в квартиру вошел рослый жандарм и, показав
несчастному наборщику приказ об аресте, повлек его в узилище, страшно шевеля
огромными рыжими усами, плотоядно блестевшими на круглой, как сыр, роже
разжиревшего паразита.
Без
допроса, без объяснений, без ответа на вопли измученного, несчастного
труженика, оставившего малолетних детей и старика отца в их неприветливо
голодной свободе, – Аблесимов был брошен в подвальный этаж ужасных
«Крестов».
Три
месяца провел он в кошмарном полусне, почти лишенный рассудка. Иногда, приободрившись,
пытался он объяснить себе смысл всего происшедшего и бессильно поникал быстро поседевшей
головой, обуреваемой думами.
Раз,
вспоминая последнюю ночь типографской работы, он поймал в памяти нечто, –
какой-то намек, проблеск истины. Чтобы не потерять нити, Аблесимов закрыл глаза
и вдруг вспомнил.
Метранпаж
Васильев всегда был его врагом и вечно ругал его за дело и без дела. В ту ночь,
когда Аблесимов кончал работу, Васильев, придравшись к какому-то пустяку, облил
Аблесимова потоком отборной брани, в которой искаженное «ровно» повторялось
более часто, чем это необходимо для здоровья и настроения.
Теперь
Аблесимов вспомнил, что, загипнотизированный этим словом и сердито повторяя его
про себя, сделал ошибку, которую хотел исправить, но забыл о ней, так как
завязалась крупная ссора…
– Я
пропадаю за букву «г»! – вскричал он и умер, проклиная правительство.
|
