Легенда о Фергюсоне
Настоящий
рассказ есть суровое изложение того, как Эбергард Фергюсон потерял в мнении
людей благодаря свидетельскому показанию человека, которому он, когда тот был
ребенком, дал пряник. Из дальнейшего читатель убедится, что пряник был дан
неблагодарному существу и что репутация Фергюсона нашла неожиданную защиту в
лице девушки, до тех пор не обнаруживавшей себя ровно ничем.
Мы все,
по крайней мере те из нас, кто побывал в долине Поющих Деревьев, слышали, что
Фергюсон отличался необычайной силой и один победил шайку в сорок восемь
бандитов, опрокинув на их гнездо с отвеса Таулокской горы огромную качающуюся
скалу весом в двадцать тысяч пудов.
Эту
скалу можно видеть и теперь: раздробив барак Утлемана, предводителя шайки, она
скатилась по склону в лес и там, никогда более не качаясь, обросла кустами.
Лет пять
назад низменный берег моря между Покетом и Болотистым Бродом был затоплен
долгими ливнями. Прилив более сильный, чем обыкновенно, благодаря урагану,
помог делу разрушения насыпи. Поезд, шедший из Гель-Гью в Доччер, высадил
пассажиров на станции Лим, и все стали ждать прибытия рабочих команд.
Часть
пассажиров вернулась в Гель-Гью, а часть осталась.
В
деревянной гостинице «Зимородок» поселились Джон и Сесиль Мастакары,
братья-агенты целлулоидной фирмы; доктор Фаурфдоль, получивший службу в Доччере
и не торопившийся никуда; пьяный джентльмен с испуганными глазами и нервным
лицом; самостоятельная девица плоских форм, смотревшая на все твердо и свысока;
и инженер Маненгейм с дочерью шестнадцати лет, молчаливой и большеглазой. Ее
звали Рой.
Лим –
место, где из центра во все стороны можно видеть за домами бурое поле и лес на
горизонте, а за ним – горные голубые намеки, почти растворенные атмосферой, а
потому на третий день вынужденного покоя начался сплин.
Было слышно,
как вверху ходит по своему номеру пьяный джентльмен, напевая: «Я люблю безумно
танцы…» Доктор сидел на террасе, рассматривая местных пиявок. Братья Мастакары
играли в шестьдесят шесть, сидя в тени пробкового дерева, у входа в гостиницу.
Инженер забрался на кухню, где начал терпеливо учить кота подавать лапку, а его
дочь стояла, прислонясь к садовой стене, и грызла орехи, которыми были всегда
набиты карманы ее платья. Она думала: «Что будет, если я закрою глаза и вдруг
открою? Может быть, я окажусь в Африке?!»
Никто не
подозревал, что к гостинице приближается алчная и беспокойная личность, заранее
рассматривающая пленников Лима как отпетых дураков. Это был Горький Сироп, имя
и фамилия которого бесследно пропали.
Сварливый
взгляд и длинный, угреватый нос Горького Сиропа увидели первыми братья
Мастакары. Горький Сироп дернул за козырек кепи и сказал:
– Джентльмены
желают развлечься. Они могут посмотреть местные достопримечательности.
Джон
Мастакар сосчитал: «пятьдесят один» и прибавил: «уйдите». Но Горький Сироп подошел
ближе.
– Во-первых, –
сказал он, – столб, на котором линчевали трех негров в 1909 году.
У окна
показался пьяный джентльмен. Он был-таки пьян и смеялся.
– Во-вторых, –
продолжал бродяга, – вывеска, написанная масляными красками над булочной
О'Коннэля. Если всмотреться, явственно различаешь среди булок и кренделей
фигуру знаменитого полководца Наполеона.
– Ха-ха! –
сказал пьяный джентльмен. – Выпей на доллар и увидишь зеленых слонов.
Вышел
инженер с дочерью. Рой молчаливо грызла орехи.
Увидев
ее, Горький Сироп преобразился.
– В-третьих, –
сказал он совсем громко, – на дереве близ мастерских ласточка свила гнездо
в туфле приезжей артистки Молли Фленаган, которая бросила ее туда после того,
как выпила из этой туфли целую бутылку шампанского.
Раскрылось
второе окно и показался раздраженный бюст самостоятельной девицы средних лет;
она твердо сказала:
– Вы
должны найти работу, Дачежин! Все должны работать, а не попрошайничать!
С
террасы приплелся доктор.
– Нет
ли еще чего-нибудь? – спросил он, зевая.
– Едва
ли вы назовете «чем-нибудь» скалу в двадцать тысяч пудов, сброшенную Фергюсоном, –
с достоинством произнес Горький Сироп, – редкую качающуюся скалу, которую
он обрушил на притон бандитов Утлемана! Она в двух милях отсюда. След могучих
рук Фергюсона навеки врезался в камень. Можно различить снимок его пальцев.
– Папа,
я хочу видеть скалу, – заявила Рой.
– Вы
выразили разумное желание, мисс, – сказал Горький Сироп. –
внушительное, незабываемое зрелище!
Инженер
не противоречил девушке. Достаточно, что она хотела видеть скалу.
Погода
стояла отличная. Уговорили ехать Мастакаров, доктора; пьяный джентльмен пришел
сам. Самостоятельная девица резко отошла от окна и больше не показывалась.
Хозяин гостиницы доставил поместительный старый автомобиль, куда все и уселись.
Горький Сироп, сдвинув колени, чтобы не задеть кого-нибудь и тем не уменьшить
свой гонорар, рассказывал, прикладывая руку к груди:
– Фергюсон
был таинственная и благородная личность. Ростом семь футов, красивый, как
Юпитер, с глазами, обжигавшими каждого, кто приближался к нему. Его голос
звучал, как корнет-а-пистон. Его черные усы и такая же борода вились, как шелк.
Его лицо было бело, как мрамор. Он жил в лесу, за Таулокской горой. Никто не
знал, что он делает. Говорили, что он был несчастен в своей великой любви к
дочери одного… гм… инженера. Каждый день он ходил на Таулокскую гору и слегка
поддавал скалу, утоляя свое неутешное сердце ее неистовыми раскачиваниями. И
вот он узнал, что Утлеман собирается ограбить и убить переселенцев. Тогда герой
взошел на гору и ночью, когда бандиты спали в своем лесном доме, послал им
вечную печать молчания. Сто двадцать человек было убито, а пятеро сошли с ума,
и их поймали.
Доктор
лениво улыбался, инженер хохотал, братья Мастакары слушали и соображали, не
предложить ли целлулоидной фирме изобразить на гребенках Фергюсона, толкающего
скалу.
Наконец
приехали к месту, где лежала скала, и вылезли из автомобиля. Пройдя немного
пешком, путешественники увидели огромный камень неправильной ромбической формы,
лежавший среди деревьев, как серый дом без окон и дверей.
– Не
поздоровится от такой штуки, – сказал Джон Мастакар.
– Покажите
отпечатки пальцев! – потребовала Рой у Горького Сиропа.
– Они
с нижней стороны, так что их не видать, – заявил прохвост.
Доктор
лениво созерцал скалу, соображая, сколько ампутаций мог бы он произвести у ста
двадцати человек. В это время подошел маленький спокойный старик, очень
дряхлый, но с проницательными живыми глазами.
– Толкуете
о Фергюсоне? – обратился он к компании. – Что-то вам Сироп врет. Дело
в том, что я знал этого Фергюсона, но, хоть убей, это делу не помогает. Даже
обидно. Я его знал, когда мне было одиннадцать лет. Впрочем, если…
– Отчего
же, скажите… – протянул пьяный джентльмен.
– Я
стоял у лавки, – продолжал старик, – а он вышел оттуда и сказал:
«Хочешь пряник?» Я сказал: «Да». Взял пряник и съел. Ну, он жил около болота,
этот ваш Фергюсон, и промышлял тем, что хлопотал в суде о земельных участках.
Разбойники, действительно, были, только дальше отсюда, у Котомахи. Фергюсон был
заика, болезненный человек, малого роста. Я ему полюбился, и он брал меня с
собой на прогулки: бывало, мы с ним качали эту скалу. Но ее качнуть не труднее
было, чем большую лодку. Вот он мне и говорит как-то: «Надоела дурацкая скала!»
В ту же ночь ее штормом ударило об откос – верхним краем, должно быть, –
основание сползло, и устойчивое равновесие нарушилось. Она, конечно, упала и
раздавила двух коров, которые там внизу задумались, – знаете, эти,
которые… стоят и жуют. Теперь мне даже смешно, пая все это переиначили.
Через
два дня Рой Маненгейм приехала в Доччер и стала рассказывать своей тете о путешествии,
грызя, как всегда, орехи. Ее задумчивые большие глаза рассматривали белое ядро
ореха, когда она вдруг прибавила ко всему прочему:
– Еще
видели мы с отцом скалу, весом тридцать тысяч пудов, которую Фергюсон бросил на
гнездо бандитов. С ужасной высоты!
Подумав,
она вытащила из кармана новую горсть орехов и, трудясь над ними, докончила:
– Он
был красивый, с черной бородой, сильный и храбрый. Так нам сказал какой-то
старик. Он говорил – как пел. Все боялись его, а он – никого. И когда он
сбросил на разбойников эту большую скалу, он дал какому-то мальчику пряник,
потому что был очень прост и доступен… Он любил одну девушку, и они женились.
Еще
подумав, Рой прибавила:
– Они
женились раньше, чем он сбросил скалу.
|
