Гнев отца
Накануне
возвращения Беринга из долгого путешествия его сын, маленький Том Беринг,
подвергся нападению тетки Корнелии и ее мужа, дяди Карла.
Том
пускал в мрачной библиотеке цветные мыльные пузыри. За ним числились преступления
более значительные, например, дырка на желтой портьере, сделанная зажигательным
стеклом, рассматривание картинок в «Декамероне», драка с сыном соседа, –
но мыльные пузыри особенно взволновали Корнелию. Просторный чопорный дом не
выносил легкомыслия, и дядя Карл торжественно отнял у мальчика блюдце с пеной,
а тетя Корнелия – стеклянную трубочку.
Корнелия
долго пророчила Тому страшную судьбу проказников: сделаться преступником или
бродягой – и, окончив выговор, сказала:
– Страшись
гнева отца! Как только приедет брат, я безжалостно расскажу ему о твоих поступках,
и его гнев всей тяжестью обрушится на тебя.
Дядя
Карл нагнулся, подбоченившись, и прибавил:
– Его
гнев будет ужасен!
Когда
они ушли, Том забился в большое кресло и попытался представить, что его
ожидает. Правда, Карл и Корнелия выражались всегда высокопарно, но
неоднократное упоминание о «гневе» отца сильно смущало Тома. Спросить тетку или
дядю о том, что такое гнев, – значило бы показать, что он струсил. Том не
хотел доставить им этого удовольствия.
Подумав,
Том слез с кресла и с достоинством направился в сад, мечтая узнать кое-что от
встреченных людей.
В тени
дуба лежал Оскар Мунк, литератор, родственник Корнелии, читая газету.
Том
приблизился к нему бесшумным индейским шагом и вскричал:
– Хуг!
Мунк
отложил газету, обнял мальчика за колени и притянул к себе.
– Все
спокойно на Ориноко, – сказал он. – Гуроны преступили в прерию.
Но Том
опечалился и не поддался игре.
– Не
знаете ли вы, кто такой гнев? – мрачно спросил он. – Никому не
говорите, что я говорил с вами о гневе.
– Гнев?
– Да,
гнев отца. Отец приезжает завтра. С ним приедет гнев. Тетя будет сплетничать,
что я пускал пузыри и прожег дырку. Дырка была маленькая, но я… не хочу, чтобы
гнев узнал.
– Ах,
так! – сказал Мунк с диким и непонятным для Тома хохотом, который заставил
мальчика отступить на три шага. – Да, гнев твоего отца выглядит неважно.
Чудовище, каких мало. У него четыре руки и четыре ноги. Здорово бегает! Глаза
косые. Неприятная личность. Жуткое существо.
Том
затосковал и попятился, с недоумением рассматривая Мунка, так весело описывающего
страшное существо. У него пропала охота расспрашивать кого-либо еще, и он
некоторое время задумчиво бродил по аллеям, пока не увидел девочку из соседнего
дома, восьмилетнюю Молли; он побежал к ней, чтобы пожаловаться на свои
несчастья, но Молли, увидев Тома, пустилась бегом прочь, так как ей было
запрещено играть с ним после совместного пускания стрел в стекла оранжереи.
Зачинщиком, как всегда в таких случаях, считался Том, хотя на этот раз сама
Молли подговорила его «попробовать» попасть в раму.
Движимый
чувством привязанности и благоговения к тоненькому кудрявому существу, Том
бросился напрямик сквозь кусты, расцарапал лицо, но не догнал девочку и,
вытерев слезы обиды, пошел домой.
Горничная,
накрыв к завтраку стол, ушла. Том заметил большой графин с золотистым вином и
вспомнил, что капитан Кидд (из книги «Береговые пираты») должен был пить ром на
необитаемом острове, в совершенном и отвратительном одиночестве.
Том
очень любил Кидда, а потому, влезши на стол, налил стакан вина, пробормотав:
– За
ваше здоровье, капитан. Я прибыл на пароходе спасти вас. Не бойтесь, мы найдем
вашу дочь.
Едва Том
отхлебнул из стакана, как вошла Корнелия, сняла пьяницу со стола и молча, но
добросовестно шлепнула три раза по тому самому месту. Затем раздался крик
взбешенной старухи, и, вырвавшись из ее рук, преступник бежал в сад, где
укрылся под полом деревянной беседки.
Он
сознавал, что погиб. Вся его надежда была на заступничество отца перед гневом.
О своем
отце Том помнил лишь, что у него черные усы и теплая большая рука, в которой
целиком скрывалось лицо Тома. Матери он не помнил.
Он сидел
и вздыхал, стараясь представить, что произойдет, когда из клетки выпустят гнев.
По
мнению Тома, клетка была необходима для чудовища. Он вытащил из угла лук с
двумя стрелами, которые смастерил сам, но усомнился в достаточности такого
оружия. Воспрянув духом, Том вылез из-под беседки и крадучись проник через
террасу в кабинет дяди Карла. Там на стене висели пистолеты и ружья.
Том
знал, что они не заряжены, так как говорилось об этом множество раз, но он
надеялся выкрасть пороху у сына садовника. Пулей мог служить камешек. Едва Том
вскарабкался на спинку дивана и начал снимать огромный пистолет с медным
стволом, как вошел дядя Карл и, свистнув от удивления, ухватил мальчика
жесткими пальцами за затылок. Том вырвался, упал с дивана и ушиб колено.
Он
встал, прихрамывая, и, опустив голову, угрюмо уставился на огромные башмаки
дяди.
– Скажи,
Том, – начал дядя, – достойно ли тебя, сына Гаральда Беринга, тайком
проникать в этот не знавший никогда скандалов кабинет с целью кражи? Подумал ли
ты о своем поступке?
– Я
думал, – сказал Том. – Мне, дядя, нужен был пистолет. Я не хочу
сдаваться без боя. Ваш гнев, который приедет с отцом, возьмет меня только
мертвым. Живой я не поддамся ему.
Дядя
Карл помолчал, издал звук, похожий на сдавленное мычание, и стал к окну, где
начал набивать трубку. Когда он кончил это занятие и повернулся, его лицо
чем-то напоминало выражение лица Мунка.
– Я
тебя запру здесь и оставлю без завтрака, – сказал дядя Карл, спокойно
останавливаясь в дверях кабинета. – Оставайся и слушай, как щелкнет ключ,
когда я закрою дверь. Так же щелкают зубы гнева. Не смей ничего трогать.
С тем он
вышел и, два раза щелкнув ключом, вынул его и положил в карман.
Тотчас
Том прильнул глазами к замочной скважине. Увидев, что дядя скрылся за поворотом,
Том открыл окно, вылез на крышу постройки и спрыгнул с нее на цветник, подмяв
куст цинний. Им двигало холодное отчаяние погибшего существа. Он хотел пойти в
лес, вырыть землянку и жить там, питаясь ягодами и цветами, пока не удастся
отыскать клад с золотом и оружием.
Так
размышляя, Том скользил около ограды и увидел сквозь решетку автомобиль, несущийся
по шоссе к дому дяди Карла. В экипаже рядом с пожилым черноусым человеком
сидела белокурая молодая женщина. За этим автомобилем мчался второй автомобиль,
нагруженный ящиками и чемоданами.
Едва Том
рассмотрел все это, как автомобили завернули к подъезду, и шум езды прекратился.
Смутное
воспоминание о большой руке, в которой пряталось все его лицо, заставило мальчика
остановиться, а затем стремглав мчаться домой. «Неужели это мой отец?» – думал
он, пробегая напрямик по клумбам, забыв о бегстве из кабинета, с жаждой
утешения и пощады.
С
заднего входа Том пробрался через все комнаты в переднюю, и сомнения его
исчезли. Корнелия, Карл, Мунк, горничная и мужская прислуга – все были здесь,
все суетились вокруг высокого человека с черными усами и его спутницы.
– Да,
я выехал днем раньше, – говорил Беринг, – чтобы скорее увидеть
мальчика. Но где он? Не вижу его.
– Я
приведу его, – сказал Карл.
– Я
пришел сам, – сказал Том, протискиваясь между Корнелией и толстой
служанкой.
Беринг
прищурился, коротко вздохнул и, подняв сына, поцеловал его в расцарапанную щеку.
Дядя
Карл вытаращил глаза.
– Но
ведь ты был наказан! Был заперт!
– Сегодня
он амнистирован, – заявил Беринг, подведя мальчика к молодой женщине.
«Не это
ли его гнев? – подумал Том. – Едва ли. Не похоже».
– Она
будет твоя мать, – сказал Беринг. – Будьте матерью этому дурачку,
Кэт.
– Мы
будем с тобой играть, – шепнул на ухо Точа теплый щекочущий голос.
Он
ухватился за ее руку и, веря отцу, посмотрел в ее синие большие глаза. Все это
никак не напоминало Карла и Корнелию. К тому же завтрак был обеспечен.
Его
затормошили и повели умываться. Однако на сердце у Тома не было достаточного спокойствия
потому, что он хорошо знал как Карла, так и Корнелию. Они всегда держали свои
обещания и теперь, несомненно, вошли в сношения с гневом. Воспользовавшись тем,
что горничная отправилась переменить полотенце, Том бросился к комнате,
которая, как он знал, была приготовлена для его отца.
Том
знал, что гнев там. Он заперт, сидит тихо и ждет, когда его выпустят.
Прильнув
к замочной скважине, Том никого не увидел. На полу лежали связки ковров, меха,
стояли закутанные в циновки ящики. Несколько сундуков – среди них два с
откинутыми к стене крышками – непривычно изменяли вид большого помещения,
обставленного с чопорной тяжеловесностью спокойной и неподвижной жизни.
Страшась
своих дел, но изнемогая от желания снять давящую сердце тяжесть, Том потянул
дверь и вошел в комнату. К его облегчению, на кровати лежал настоящий
револьвер. Ничего не понимая в револьверах, зная лишь по книгам, где нужно
нажать, чтобы выстрелило, Том схватил браунинг, и, держа его в вытянутой руке,
осмелясь, подступил к раскрытому сундуку.
Тогда он
увидел гнев.
Высотой
четверти в две, белое четырехрукое чудовище озлило на него из сундука страшные,
косые глаза.
Том
вскрикнул и нажал там, где нужно было нажать.
Сундук
как бы взорвался. Оттуда свистнули черепки, лязгнув по окну и столам. Том сел
на пол, сжимая не устающий палить револьвер, и, отшвырнув его, бросился, рыдая,
к бледному, как бумага, Берингу, вбежавшему вместе с Карлом и Корнелией.
– Я
убил твой гнев! – кричал он в восторге и потрясении. – Я его
застрелил! Он не может теперь никогда трогать! Я ничего не сделал! Я прожег
дырку, и я пил ром с Киддом, но я не хотел гнева!
– Успокойся,
Том, – сказал Беринг, со вздохом облегчения сжимая трепещущее тело сына. –
Я все знаю. Мой маленький Том… бедная, живая душа!
|