Увеличить |
Пассажир Пыжиков
I
Пыжикова
словно подтолкнуло что-то; он протянул руку, коснулся сваленных на кожухе
поленьев и пробудился. Плавно подергиваясь, шумел колесами пароход; на кожухе,
у трубы, было жарко и темно. С высоты своего ложа лежавший животом вниз Пыжиков
увидел внизу, в проходе, баб, развязывающих узелки, матроса, загородившего
проход с фонарем в руках, и щелкающего чем-то помощника капитана. Пыжиков хотел
спрыгнуть, но раздумал, матрос уже смотрел на него охотничьим взглядом;
Пыжикову стало не по себе; беспокойно и стыдливо настроенный, он принялся, не
отрываясь, смотреть в затылок помощнику, скрепя сердце, привел в порядок одежду
и сел, спустив ноги. Помощник отдал вздыхавшей бабе билет и, чувствуя
напряженный взгляд Пыжикова, обернулся, подняв голову.
– Ваш
билет, – сразу настраиваясь вызывающе, с протянутой кверху рукой сказал
помощник и посмотрел на матроса.
– Я
билет потерял, – давясь словами, произнес Пыжиков, держа руки сложенными
на коленях.
Он
думал, что помощник затопает ногами и пригвоздит его к месту проклятиями,
матрос загогочет, а бабы всплеснут руками, но этого не произошло. Помощник
сказал:
– Где
он сел?
– Усмотри
за ими. – Матрос поболтал фонарем и прибавил: – Если билета не
имеешь, возьми.
– Деньги
есть? – спросил помощник. Он и матрос любопытно смотрели на Пыжикова.
– Нет
денег, – упав духом, вполголоса сказал Пыжиков и сконфузился так сильно,
что задрожали руки. «Вот сейчас, – стрельнуло в голове, – сейчас
выругает».
Баба,
открыв рот, вздохнула, перекрестила подбородок, бормоча:
– Господи
Исусе.
Пыжиков
сидел неподвижно, все больше пугаясь, и покорно смотрел на низенького, веснушчатого
помощника, думая, что человек этот с такой хищно вздернутой верхней губой и белыми
большими зубами, должен быть совершенно жестоким.
– Ссадить, –
помолчав, сказал помощник и хотел идти дальше.
Пыжиков,
гремя поленьями, спрыгнул с кожуха, обдергивая засаленную жилетку.
– Будьте
так добры, – сказал он унылым голосом, не надеясь и грустно
вздыхая, – провезите, пожалуйста; ей-богу, я первый раз… В Астрахани искал
места, нездоров.
– Не
могу, – быстро, не оборачиваясь, ответил помощник, – просите в
конторе.
– Ну,
ей-богу, что же мне делать, – защищался Пыжиков, – разве убудет… отец
болен, прислал телеграмму, что же это? Пропадать надо…
Помощник
шел сзади матроса с фонарем; матрос дергал спящих за ноги, говоря:
– Билет,
билет, господа, приготовьте билеты.
Пыжиков
замыкал шествие, причитал и просил.
– А,
ну, господи… черт… хорошо, – сказал помощник, оборачиваясь, – ладно,
не ссадим.
Пыжиков
просиял, порозовел, улыбнулся взволнованно, мотнул головой и забормотал:
– Вот
спасибо… Поверьте… никогда в жизни… я не просил… Что же делать?
Приятно
ошарашенный и даже согретый душевно, он зашагал назад, остановился, ликуя, у
машины и стал счастливо смотреть, как отполированная, сложная, стальная масса
выбрасывала тяжелые шатуны. Душа его успокаивалась, а бездушная стальная масса
казалась ему такой славной и доброй, согласившейся бесплатно везти его,
машиной. Сон прошел. В густо набитом пассажирами третьем классе не было видно
ни одной сидящей фигуры; в кухне на столе храпел повар. Взвинченный, все еще
чувствуя себя уличенным и жалким, Пыжиков вышел наверх и сел у решетки, смотря
в темноту.
II
В
ветреной свежести реки угадывался недалекий рассвет. Гористый берег громоздил в
ночном небе неясные свои склоны, усталый блеск звезд струился в водяной ряби
длинными искрами, с невидимых плотов неслись суетливые возгласы. На палубе,
кроме Пыжикова, никого не было; немного погодя из первого класса вышли две
дамы, сказав: «брр…», а за ними, волоча ногу, мужчина в цилиндре, попыхивая
сигарой, небрежно цедил слова. Пыжиков, сутулясь, смотрел на них, завидуя и
вздыхая, вспоминал, что в паспорте у него написано: «не имеющий определенных
занятий», и на левом сапоге дырка, и денег семнадцать копеек, и булка съедена.
«Отчего
я такой несчастный? – подумал Пыжиков. – А ведь недурен и здоров…
судьба, что ли?»
Дамы,
кутаясь в теплые, белый и серый, платки, подошли к решетке, а спутник их стал позади.
Сигара, по временам разгораясь, освещала усы, лицо и прищуренные глаза старого
модника, и в то же время были видны, под кружевами, скрученные на затылке,
тяжелые волосы дамы в белой шали. Люди эти представлялись Пыжикову
презрительными, беззаботными, живущими непонятно и завидно легко.
Дама в
сером сказала:
– Как
это заметно и вообще… я не приняла бы ее…
– Почему? –
возразил мужчина, склонясь к крученным волосам и вынимая изо рта сигару, –
женщины так любят секреты, это лакомство, а вам… – Он покосился на
Пыжикова и, согнув руку, прибавил: – Здесь дует, вы простудитесь, не
пройти ли на другую сторону?
Дамы,
зябко поводя плечиками, отошли, пропав в темноте; за белым пятном двигался огонек
сигары, прозвучал грудной смех.
«Не
нравится, что я тут сижу», – подумал Пыжиков, ухмыльнулся, вытянул ноги и
стал мечтать. Пленительные женские фигуры рисовались ему спящими в теплых
койках первого класса, где пахнет чем-то очень дорогим и все уютное. Пыжиков
свернул папироску, но это была уже не махорка, а отличная великосветская
сигара, дама же в белом пледе вышла за него замуж и зябла, а он сказал:
«Дорогая моя, протяните ноги к камину; я прикажу ремонтировать замок».
Пыжиков
увидел проходящую мимо в платочке женщину и прищурился, стараясь рассмотреть
лицо; она села неподалеку, боком к Пыжикову, смотря в сторону.
– Куда
изволите ехать? – сладким голосом спросил Пыжиков.
– Отсюда
не видать, – насторожившись, сказала женщина и, очевидно, раздумав
сердиться, прибавила: – Я к тете, в Филеево, у меня там тетка живет, а я
при ней.
– Очень
приятно познакомиться.
Утешаясь
тем, что в темноте не видно дырки на сапоге, Пыжиков подсел ближе и изогнулся,
засматривая в лицо женщине. Смутные и грешные мысли бродили в его голове, но он
их стыдился, чувствуя себя как бы не вправе заниматься амурными делами, потому
что ехал из милости.
– Как
это интересно.
Пыжиков
сделал из остатков табаку экономную «козью ножку», блеснул спичкой и увидел
жеманное, круглое лицо со вздернутым носом; маленькие подслеповатые глаза
напоминали неспелые ягоды.
– Как
интересно, – повторил Пыжиков, – едут люди, каждый по своему делу, и
вдруг, извольте, разговаривают; вот именно гора с горой не сходятся… Вы
замужем?
– Нет, –
сказала женщина и хихикнула глухим, хитрым смешком.
Пыжиков
подсел еще ближе, думая: обнять или не обнять, и сделал попытку: коснулся рукой
талии; девица не отодвинулась, но вздохнула и проговорила:
– Разные
мужчины бывают, иной дуром лезет, в кармане вошь на аркане, хучь бы пива
поднес.
– Я
заплачу, – быстро сообразив положение, прошептал Пыжиков, сладко шевеля
ногами и чувствуя под рукою соблазнительно упругий корсет. – Пойдемте
вниз, где-нибудь…
Девица,
захихикав, сильнее прижалась к нему плечом, и Пыжиков забыл обо всем. Мимо них,
внимательно приглядываясь, прошел матрос.
– Идем
вниз, – торопил Пыжиков.
– Где
же?
Она
говорила жеманным, воровским шепотом, и это еще больше воспламеняло Пыжикова.
Он встал, кивая убедительно головой, подманивая пальцем, оглядываясь, и побежал
вниз по трапу; девица следовала за ним, поправляя платок. Внизу, у крана с
водой, оба остановились, тяжело дыша; фонарь призрачно освещал спящих на палубе
вповалку мужиков.
– Сюда, –
торопился Пыжиков, толкая женщину между краном и загораживающей борт
решеткой, – спят все, скорее…
– А
сколько вы мне подарите? – доверчиво шепнула женщина.
– Полтинник…
рубль! – соврал Пыжиков. – Ей-богу, честное слово…
Кто-то
взял его за плечо и повернул лицом к свету. Женщина взвизгнула, закрываясь руками;
плечи ее вздрагивали не то от стыда, не то от смеха. Помощник и матрос стояли
по бокам Пыжикова.
– Что
вы гадость на пароходе разводите? – закричал помощник. – Денег нет,
отец болен, а на девку деньги есть? Высадить его на первой пристани, гнать!
Багровый
от стыда, оглушенный и растерявшийся, Пыжиков с ужасом смотрел на помощника.
Помощник сделал гадливое лицо и быстро прошел дальше, а матрос простодушно выругался.
Женщина куда-то исчезла.
– Не
такие, брат, влопывались, – почему-то сказал матрос и, подумав,
прибавил: – Втемяшил в башку ты, можно сказать, среди парохода… Теперь
слезешь.
– Ну
и слезу, – зло сказал Пыжиков, – а тебе что?
– То-то
вот; ты с оглядкой. Еще поразговаривай.
Пыжиков
вызывающе передернул плечами и отошел, стиснув зубы. На душе у него было
нехорошо, словно его сбили с ног, мяли, били и отшвыривали. Пошатываясь от не
прошедшего еще испуга, Пыжиков пробрался к корме и сел на свертке канатов.
Светало; над убегающей из-под кормы шумной водой бродила предрассветная муть,
звезды остались только по краям неба и гасли. Зыбкая свежесть воздуха щекотала
лицо, расстилался туман.
III
– Встань,
приехали, – сказал угрюмый матрос Пыжикову, дергая спящего за упорно сгибающуюся
кренделем ногу. – Путешественник!
Пыжиков
чмокнул губами, поежился и вскочил. Он уснул на свертке канатов, незаметно, с
печальными мыслями.
Пароход
стоял у конторки. Живая изгородь ярких баб на глинистом берегу пронзительно
щебетала, предлагая пассажирам булки, колбасу и пельмени. Посад, утонувший до
крыш в яблочных садах, полных веселой белизны осыпающегося цвета, блестел
стеклами окон. Голубоватый простор Волги расплывался на горизонте, у плеса,
светлыми точками.
– Я
уйду, сейчас уйду, – сказал, потягиваясь, Пыжиков, встал и тронулся к
сходням; матрос шел за ним.
На
берегу Пыжиков увидел жующего пирог полицейского и захотел есть. Полицейский ел
аппетитно, собирая крошки в ладонь и слизывая их, а кончив трапезу,
сосредоточенно вытер усы красным платком. Пыжиков купил хлеба, пару соленых
огурцов и сел у воды, на камне.
«Господи, –
подумал он, – давно ли в конторе служил, утром стакан чаю и булочка, и барышня
на ремингтоне: все водка проклятая!»
Белый
пароход, дымя трубой, стоял против Пыжикова, и Пыжиков смотрел на него исподлобья,
со страхом думая, что следующего парохода надо ждать целый день, а сев, снова
говорить, что билет потерян. Ночные происшествия сделали его трусом еще больше,
чем был он им до скверного эпизода с женщиной. Парень с распухшей щекой, в лаптях
и плисовых шароварах, лениво подошел к Пыжикову, остановился, посмотрел на него
сбоку, вынул из-за пазухи кисет и спросил:
– Куда
едешь?
– В
Казань, – сказал Пыжиков, – а что?
– Пробиться
в Симбирск хочу, – сообщил парень, облизывая цигарку и вопросительно глядя
на пароход. – Без работы я – на шермака сяду. Айда!
– Меня
высадили, – сказал Пыжиков, – только всего и ехал.
– Высадили, –
повторил парень. – Это они могут. Их, брат, хлебом не корми, а только дай
подиковаться. Ну, пойду, пропади они, живодеры.
Он
повернулся и побрел к сходням. Пыжиков доел огурец, завистливо провожая глазами
нырнувший в толпу картуз парня.
«Доберется,
этот не пропадет, ему все равно, вытурят – на другой день сядет, да обругает
еще в придачу», – думал Пыжиков.
Многие
испытания предстояли еще ему. Надо изворачиваться, хитрить, лезть, просить,
настаивать, сопротивляться всеми силами – тогда доедешь; а это почему-то
стыдно, противно, уныло и жалко. Но парню с опухшей щекой, по-видимому, не
противно и не стыдно. Пыжиков позавидовал парню и опустил голову. Серая, кислая
гадость накипала в душе, хотелось подойти к даме в белой шали, захныкать,
попросить пять рублей и купить билет.
Когда
пароход ушел, к полицейскому, собравшемуся идти домой, приблизился человек,
одетый в лакейский фрак, меховую шапку, стоптанные штиблеты и ситцевую рубаху.
Это был Пыжиков.
– Арестуйте
меня… по этапу, – сказал он. – Паспорт утерян, папаша в Казани живет,
сделайте милость.
|