 Увеличить |
II
Что говорит лес
Когда
пять матросов высадились на берег и прежде, чем наполнять бочки, решили поразмять
ноги, выпустив пару-другую зарядов в пернатое население, – Тарт отделился
от товарищей и шел, пробираясь сквозь цветущие заросли, без определенного
направления, радуясь, как ребенок, великолепным новинкам леса. Чужая,
прихотливо-дикая чаща окружала его. Серо-голубые, бурые и коричневые стволы,
блестя переливчатой сеткой теней, упирались в небо спутанными верхушками, и
листва их зеленела всеми оттенками, от темного до бледного, как высохшая трава.
Не было имен этому миру. И Тарт молча принимал его. Широко раскрытыми,
внимательными глазами щупал он дикую красоту. Казалось, что из огромного
зеленого полотнища прихотливые ножницы выкроили бездну сочных узоров. Густые,
тяжелые лучи солнца торчали в просветах, подобно золотым шпагам, сверкающим на
зеленом бархате. Тысячи цветных птиц кричали и перепархивали вокруг. Коричневые
с малиновым хохолком, желтые с голубыми крыльями, зеленые с алыми крапинками,
черные с фиолетовыми длинными хвостами – все цвета оперения шныряли в чаще,
вскрикивая при полете и с шумом ворочаясь на сучках. Самые маленькие, вылетая
из мшистой тени на острие света, порхали, как живые драгоценные камни, и гасли,
скрываясь за листьями. Трава, похожая на мелкий кустарник или гигантский мох,
шевелилась по всем направлениям, пряча таинственную для людей жизнь. Яркие,
причудливые цветы кружили голову смешанным ароматом. Больше всего было их на
ползучих гирляндах, перепутанных в солнечном свете, как водоросли в освещенной
воде. Белые, коричневые с прозрачными жилками, матово-розовые, синие – они
утомляли зрение, дразнили и восхищали.
Тарт
шел, как пьяный, захмелев от сырого, пряного воздуха и невиданной щедрости
земли. Буковые леса его родины по сравнению с островом казались головой лысого
перед черными женскими кудрями. С любопытством и счастливым недоумением смотрел
он, закинув голову, как стая обезьян, размахивая хвостами и раскачиваясь вниз
головой на попутных сучках, промчалась с треском и свистом, распугав птиц.
Зверьки скрылись из виду, певучая тишина леса монотонно звенела в ушах, а он
стоял, держа палец на спуске ружья и сосредоточенно улыбаясь. Потом медленно,
смутно почувствовав на лице чужой взгляд, вздохнул и бессознательно осмотрелся.
Но
никого не было. Так же, как и минуту назад, свисая над головой, громоздилась,
загораживая небо, живая ткань зелени; перепархивали птицы; желтели созревшие
большие плоды, усеянные колючками. Тарт перевел взгляд на ближайшие сплетения
вогнутых, как зубчатые чашки, листьев и заметил маленькое, зеленоватое нечто,
похожее на недозрелую сливу. Присутствие напряженной, внимательной силы
сказывалось именно здесь, в трех шагах от него. Слива чуть-чуть покачивалась на
невидимом стебле; матрос беспокойно зашевелился, бессильный объяснить свою
собственную тревогу, центром которой сделался этот, почти незаметный, плод. Он
протянул руку и быстро, с внезапной гадливой дрожью во всем теле, отдернул
пальцы назад: маленькая, блестящая, как жидкий металл, змея, прорезав приплюснутой
головой воздух, задвигалась в листьях. Тарт нахмурил брови и ударил ее стволом
штуцера. Животное упало в траву, издав легкий свист; Тарт отпрыгнул и торопливо
ушел подальше.
Откуда-то
издалека донесся звук выстрела, за ним другой: товарищи Тарта охотились,
по-видимому, серьезно. Матрос задумчиво остановился. Еще один отдаленный
выстрел всколыхнул тишину, и Тарт вдруг сообразил, что он ушел дальше, чем
следовало. Ноги устали, хотелось пить, но светлое, восторженное опьянение
двигало им, заставляя идти без размышления и отчета. Иногда казалось ему, что
он кружится на одном месте в странном, фантастическом танце, что все живет и
дышит вокруг него, а он спит на ходу, с широко открытыми глазами; что нет уже
ни океана, ни клипера и что не жил он никогда в мире людей, а всегда бродил
тут, слушая музыку тишины, свое дыхание и голос отдаленных предчувствий,
смутных, как детский сон.
Лес
становился темнее, ближе придвигались стволы, теснее сплетались над головой
Тарта зеленые зонтики, ноги проваливались в пышном ковре, затихли голоса птиц.
Расплывчатые видения носились в сумеречных объятиях леса и жили мимолетным
существованием. Бесчисленные глаза их, невидимые для Тарта, роились в воздухе,
роняли на его руки слезы цветов, сверкали зеленоватыми искрами насекомых и
прятались, полные сосредоточенной думы, печали нежной, как грустное
воспоминание. Все дальше и дальше шел Тарт, погруженный в тревожное оцепенение
и тоску.
И,
наконец, идти стало некуда. Глухая дичь окружала его, почти совершенная темнота
дышала гнилой прелью, жирным, душистым запахом разлагающихся растений и
сыростью. Протягивая вокруг руки, он схватывал влажные стебли, паразитов,
хрупкую клетчатку листьев, мелкие гнущиеся колючки. Задыхаясь от духоты,
тревоги и необъяснимого, томительного волнения, Тарт зажег восковую спичку,
осветив зеленый склеп. Он был, как в ящике. Со всех сторон громоздились зеленые
вороха, стволы тупо смотрели сквозь них, покрытые влажным блеском.
Тарт
бросил спичку и, оглушенный темнотой, кинулся напролом. Это было отчаянное сражение
человека с лесом, желания – с препятствием, живого тела – с цепкой, почти
непролазной стеной. Он брал приступом каждый шаг, каждое движение ног. Тысячи
могучих пружин хлестали его в грудь и лицо, резали кожу, ушибали руки,
молчаливые бешеные объятия откидывали его назад. Бессознательно, страстно,
ослепленный и задыхающийся, Тарт рвался вперед, останавливался, набирал воздуха
и снова, как солдат, стиснутый неприятелем, шел шаг за шагом сквозь темную
глушь.
Свет
наступил неожиданно, в то время, когда Тарт всего менее ожидал этого.
Измученный, но довольный, вытирая рукавом блузы исцарапанное, вспотевшее лицо,
он выпрямился, открыл глаза и, вздрогнув, снова закрыл их. С минуту, трепеща от
восторга, Тарт не решался поднять веки, боясь, что случайною сказкою мысли
покажется неожиданное великолепие окружающего. Но сильный, горячий свет
проникал в ресницы красным туманом, и нетерпеливая радость открыла его глаза.
Перед
ним был овальный лесной луг, сплошь покрытый густой, сочной зеленью. Трава достигала
половины человеческого роста; яркий, но мягкий цвет ее поражал глаз необычайной
чистотой тона, блеском и свежестью. Шагах в тридцати от Тарта, закрывая
ближайшие деревья, тянулись скалы из темно-розового гранита; оборванный круг их
напоминал неправильную подкову, концы которой были обращены к Тарту. В
очертаниях их не было массивности и тупости; остроконечные, легкие, словно
вылепленные тонкими пальцами из красноватого воска, они сверкали по краям
изумрудной поляны коралловым ожерельем, брошенным на зеленый шелк. Радужная
пыль водопадов дымилась у их вершин: в глубоком музыкальном однообразии падали
вниз и стояли, словно застыв в воздухе, паутинно-тонкие струи.
Их было
много. То рядом, теснясь друг к другу, лилась вниз их серебряная, неудержимая
ткань, то группами, по два и по три, тихо свергались они с влажного каменного
ложа в невидимый водоем; то одинокий каскад, ныряя в уступах, прыгал с высокого
гребня и сеял в воздухе прозрачное, жидкое серебро; то ровная стеклянная полоса
шумела, разбиваясь о камни, и пылила сверкающим градом брызг. Тропическое
солнце миллиардами золотых атомов ликовало в игре воды. И все падали, падали
вниз бисерным полукругом тонкие, тихие водопады.
Тарт
глубоко вздохнул и засмеялся; тихая улыбка осталась в его лице, полном
напряженного восхищения. Деревья, выросшие вокруг луга, также поразили его.
Темно-зеленые широкие листья их светлели, приближаясь к стволу, бледнели,
прозрачно золотились и в самой глубине горели розовым жаром, тоненькие и
розовые, как маленькая заря. Раскидистые, приподнятые над землей корни держали
на весу ствол.
Снова
Тарт перешел глазами на луг, так он был свеж, бархатно-зелен и радостен.
Светлая пустота переливалась вдали, у скал, дрожью воздушных течений,
однозвучную мелодию твердили тонкие водопады. И розовые горны темно-зеленых куп
открывали солнечному потоку первобытную прелесть земли.
Инстинктивно
трепеща от вспыхнувшей любви к миру, Тарт протянул руку и мысленно коснулся ею
скалистых вершин. Необъяснимый, стремительный восторг приковал его душу к
безлюдному торжеству леса, и нежная, невидимая рука легла на его шею, сдавливая
дыхание, полное удержанных слез. Тогда, окрыляя живую тишину света, пронесся
крик. Тарт кричал с блестящими от слез глазами: голос его летел к водопадам,
бился в каменные уступы и, трижды повторенный эхом, перешел в песню, вызванную
внезапным, мучительным потрясением, страстную и простую.
Кто спит на вахте у руля,
Не размыкая глаз?
Угрюмо плещут лиселя,
Качается компас,
И ждет уснувшая земля
Гостей веселых – нас.
Слабеет сонная рука,
Умолк, застыл штурвал;
А ночь – угроза моряка –
Таит зловещий шквал;
Он мчится к нам издалека,
Вскипел – и в тьме пропал.
Пучина ужасов полна,
А мы глядим вперед,
Туда, где знойная страна
Красотками цветет.
Не спи, матрос! Стакан вина,
И в руки – мокрый шкот!
Мы в гавань с песней хоровой
Ворвемся, как враги,
Как барабан – по мостовой
Веселые шаги!
Проснись угрюмый рулевой,
Темно; кругом – ни зги!
Мелодия
захватила его, долго еще, без слов, звучал его голос, повторяя энергичный грустный
напев матросской песни. Без желаний, без дум, растроганный воспоминаниями о
том, что было в его жизни так же прекрасно и неожиданно, как маленький рай
дикого острова, стоял он на краю луга, восхищенный внезапной потерей памяти о
тяжести жизни и ее трудах, о темных периодах существования, когда душа
изнашивает прежнюю оболочку и спит, подобно гусенице, прежде чем сверкнуть
взмахом крыльев. Праздничные, веселые дни обступили его. Руки любимых женщин
провели по его щекам шелком волос. Охота в родных лесах и ночи под звездным
небом воскресли, полные свободного одиночества, опасностей и удач. И сам он,
Тарт, с новым большим сердцем, увидел себя таким, как в часы мечтаний, на
склоне пустынных холмов, перед лицом вечерней зари.
Он снял
ружье, лег на траву и с ужасом подумал о завтрашнем неизбежном дне: часть жизни,
отданная другим…
Запах
цветов кружил голову. От утомления дрожали руки и ноги, лицо горело, и розовый
туман плыл в закрытых глазах.
Он не
сопротивлялся. Глубокое, сонное оцепенение приласкало его и медленно погрузило
в душистый, тихий океан сна, где бродят исполненные желания и радость, не
омраченная человеком. Тарт спал, а когда проснулся – была ночь и темная,
звездная тишина.
|
