VI. Таинственные
явления
Все окна
в доме были закрыты. Закрыты были также обе двери гостиной. Раздался мелкий,
быстрый стук, закончившийся громким резким ударом в не уловимое испуганным
слухом место одной из стен. Только сознательное существо могло стучать так…
Хибаж замер. Шорох и стук не возобновились, но, весь еще под впечатлением
странных и страшных звуков, чиновник, мгновенно взвинтив свое без того
расстроенное воображение разбойниками, мертвецами и привидениями, сел на
кровати, трясясь в ознобе. Мурашки забегали у него в спине, когда тот же стук,
но глуше и удаленнее раздался три раза по три:
«Кок-кок-кок!»
– «Кок-кок-кок!» – «Кок-кок-кок!» – и, смолкнув, уступил место тихому
мелодическому позваниванию.
Удерживаясь
от крика, Хибаж чиркнул спичкой по коробке, плясавшей вместе с рукой. Огонь осветил
знакомую обстановку, в которой, в общем, не было ничего страшного, но каждый
отдельный предмет выглядел настороженно и грозно. Нельзя было определить,
откуда раздается это глухое, жалобное «глон-глон!» – то перебиваясь, в
стонущем, унылом слиянии, то отдельно, с мучительно долгими и потому еще более
страшными паузами. Все смолкло, спичка, четвертая уже по счету, сгорела в
пальцах, и Хибаж снова очутился впотьмах. В это время под окном раздались
твердые, редкие, густые шаги, такие тяжелые, как будто при каждом опускании
нога идущего пробивала землю: «Топ! Топ! Топ!» Собрав все мужество, Хибаж
распахнул окно. Ничто не двигалось в темноте; дул умеренный ветер, шелестела
черемуха, но очень близко по-прежнему раздавалось страшное «топ-топ!», и Хибаж
вскрикнул. Ничего не понимая, даже не пытаясь понять, он притворил окно и
бросился в спальню. Здесь слышалось ровное дыхание женщины детей. Хибаж осветил
кровать, растолкал жену.
– Маша, –
воскликнул он, стараясь не смотреть в ее заплаканные злые глаза, – ради
господа бога, я не усну! У нас в доме неблагополучно. – Она встревожилась,
села. – Кто-то ходит под окном, – задыхаясь, шептал Хибаж, –
где-то звонят, шуршит везде, стуки раздаются… честное слово. Ты не слыхала?
– Спала
я как убитая… повозись с тобой! – Марья Лукьяновна, надев туфли и накинув
на голые плечи платок, зажгла свечу. – Ну, пойдем смотреть. Если только ты
не с пьяных глаз это… канительщик… на мою голову…
Они
обошли комнаты, кухню, вышли за дверь и, наконец, ободренные тишиной, обошли
дом, но таинственные звуки больше не раздавались. Несколько раз, удивленный и
даже слегка раздраженный этим, потому что его страх оказался бездоказательным,
Хибаж шептал, принимая шорох деревьев за начало таинственных явлений:
– Вот,
вот! Слышишь? – Но в ответ получал «дурака» и успокаивался.
Наконец
они вернулись в гостиную.
– Вот
что, – сурово заговорила Марья Лукьяновна, – допился ты до чертиков.
Ложись и спи.
Хибаж,
вздохнув, лег. Но упросил жену оставить ему свечу.
– Свечи
полтинник фунт, – сказала женщина и ушла.
Хибаж
лежал, безостановочно куря, и думал о таинственных звуках. «Стало быть, галлюцинация, –
грустно заключил он, – допился, стало быть». Наконец он, почти успокоенный
тишиной, начал дремать. Свеча догорела. Остаток фитиля, свернувшись набок, лег
в растопленный стеарин, зашипел и погас.
Хибаж
дремал. Вдруг он вскочил с выпученными глазами и упавшим от страха сердцем.
Совершенно отчетливо в тишине раздался полувздох, полушепот, и шепот этот
сказал мрачно: «Погибнешь! Погибнешь!» Готовый заплакать, чиновник, не смея ни
закричать, ни пойти снова к жене, повалился ничком на кровать, с ужасом ожидая
повторения страшных слов. Но больше ничего не было.
– Неужели
от духов? Знамение!? – трясся Хибаж, крестясь и ежась под одеялом. –
Господи боже мой! А вдруг это дедушка?.. Капли в рот спиртного не брал… Или
мамаша!.. Восемнадцать лет было ведь мне, а из пивной за уши таскала…
Охо-хо-о!.. Значит, пропал я… «Погибнешь, говорит, ты!» Нет, надо бросить, к
дьяволу!.. Сорок мне, рано еще помирать, ведь… мальчики учиться хотят… Людей
сделаю!.. Брошу, – повторил он с настоящим облегчением, чувствуя, что
принял веское, твердое решение. Но ему показалось, что об этом нужно довести до
сведения таинственных сил, дабы укротить и смягчить их. Весь мир представился
ему теперь наполненным бестелесными, всезнающими, мрачными и безжалостными
существами, от которых не скроешься? – Я не буду, – шепотом заявил
из-под одеяла Хибаж, – духи!.. Дедушка, Петр Семенович… а может, Наполеон…
обещаюсь и клянусь спасением грешной души Господи, прости и помилуй!
Он
казался себе существом отвратительно скотским и грязным и, не замечая слез,
плакал. Прошел час. Утомленный, разбитый и потрясенный, Хибаж наконец уснул.
Утром,
за самоваром, Хибаж сидел как в воду опущенный. Прежде, чем проснулись жена и
дети, он походил по двору, тщательно осматривая дом, но ничего не заметил.
Внутри комнат тоже не оказалось ничего подозрительного.
– Я
жильца пустила, – сказала Марья Лукьяновна.
– Хорошо, –
покорно ответил Хибаж.
– Вот
и хорошо, хоть с голоду не помрем. Пятнадцать рублей, на черный хлеб хватит.
– Манечка,
я больше не буду, – вздохнул Хибаж.
– Бесстыжий
ты лжец, вот что.
«Положим,
словам она не поверит, – думал Хибаж, – десять лет обещаюсь. Однако
что за птица этот жилец?»
Обратиться
к жене с вопросом он боялся, ожидая раздражительных реплик, и, торопливо
покончив второй стакан чаю, встал. В садике сидел Искандеров. Хибаж сообразил,
что перед ним его жилец. Искандеров познакомился басом. Хибаж – сдавленным
тенорком. Клетчатые брюки и длинные волосы жильца внушили ему и подозрение и
почтительность. Несло от волосатого, мрачного Искандерова чем-то ученым.
– Где
служите? – спросил Хибаж.
– Нигде.
Пока отдыхаю.
– Умственные
занятия предпочитаете?
– Отчасти.
Я – свободный художник.
– Это
как же?
– Вывески
пишу. Как спали сегодня?
– Почти
не спал, – неохотно ответил Хибаж и ушел.
|