Леаль у себя дома
I
Пока
лаяла цепная собака, вор не особенно беспокоился. Ленивый, вопросительный лай ясно
указывал на отсутствие у собаки сильных, воинственных подозрений. Верхним
чутьем она слышала посторонний запах, мелькавший обрывками в ровном ветре,
дующем со стороны дома, но это могло быть также запахом с улицы.
Вор
переходил из комнаты в комнату, водя огненным кружком карманного фонаря по обоям
и столам, скрытым тьмой. Он только что пробрался в дом и еще не вполне
ориентировался. Целью поисков был кабинет или будуар. Временами, прислушиваясь,
он гасил свет и двигался ощупью. Наконец он различил так хорошо знакомый его
опытному носу запах женщины, сложный букет парфюмерии, цветов, материи и
чистоты. Чистота и опрятность, свойственная женщинам, имеют, как известно, свой
запах, несравнимый, как запах сена, о котором так и говорят: запах сена.
Вор
остановился, и огненный глаз фонарика начал буравить тьму, останавливаясь на различных
предметах. Мошенник облегченно вздохнул, поняв, что попал не в спальню. Это был
будуар – место, где иногда оставляют драгоценные вещи. Вор осмотрел каминную
доску, столики, пожал с видом недоумения плечами и двинулся к письменному
столу.
За
стеной скрипнула дверь, кто-то кашлянул и спросил: «Ты слышишь?» Женский голос
ответил: «Нет». – «Мне показалось, что кто-то ходит, пойду посмотрю, я
помню, что дверь на балкон открыта». – Мужской голос смолк, и неторопливые
шаги раздались в коридоре.
Вор
быстро открыл окно, схватил по пути небольшую шкатулку и прыгнул в сад, попав
на подбросившие его упругие кусты жимолости. Собака, рванув цепь, залаяла
хриплым басом, беснуясь и угрожая. Вор бросился к садовой решетке, перескочил
ее и побежал в сторону канала, в прикрытие глухих переулков. Бежал он ровно,
без особенного страха и без особенного огорчения; состояние его духа напоминало
кислую гримасу игрока, игравшего весь вечер вничью. Шкатулку он крепко держал
под мышкой, рассчитывая вознаградить себя, в случае пустоты ее или
бесценности, – удовольствием сковырнуть замок. Без этого привычного
действия он считал бы ночь окончательно потерянной во всех смыслах.
II
Ночной
трактир «Астра» приютил с месяц назад бледного человека с породистым и пьяным
лицом, одетого в нечто напоминающее одежду. Он просил милостыню и пропивал ее.
Его приставания к прохожим были подчас резки и уныло-назойливы, иногда –
вежливы и своеобразно изящны. Он знал языки. В его манерах сохранился намек на
большое и, может быть, блестящее прошлое. У него были седые виски и хриплый, но
мягкий голос. Среди нищих и хулиганов его звали «Жетон», а настоящее имя
выговаривалось: Леаль Ар.
Часа
полтора спустя после похищения шкатулки из виллы Ассун Жетон сидел в «Астре» у
липкого столика без водки и табаку. По углам шептались или, посадив на колени
женщин, спаивали их до истерики и потери сознания. Леаль Ар думал о
беспроволочном телеграфе Маркони. Он любил, выбрав какой-либо предмет, чуждый
печальному настоящему, мысленно уходить от «Астры» и самого себя.
Вошел
человек с пытливым и деловым лицом. Это был вор Зитнер, завсегдатай «Астры».
Леаль Ар пристально смотрел на него, ожидая в случае успешных дел Зитнера
грошовой подачки и, как всегда, – порции спирта. Зитнер медленно подошел к
нему и сел рядом. Ар вздрогнул. Взгляд Зитнера ощупывал его, мерил, изучал и
спрашивал. Ар покорно молчал.
– Жетон, –
заговорил Зитнер, – то, что я расскажу тебе, никто не должен знать, кроме
нас. Если тебе надоели объедки, скверная водка и ночлеги на свалках – держи
язык за зубами. Ты можешь хорошо, очень хорошо заработать.
– Водки, –
сказал Ар. – Меня трясет, и я понимаю тебя плохо.
– Есть. –
Зитнер мигнул стойке. – Сова, дайте водки, один стакан, и большой. Слушай,
Жетон. Я украл письма, большой пук любовных писем к богатой замужней женщине.
Это чистые деньги. Письма были в шкатулке, я бросил ее в канал. За письма дадут
десятки, а может быть, сотни тысяч. Смекни. Мне некого послать с ними, кроме
тебя. Шантаж должен сделать джентльмен; простому вору дадут по шее или дадут в
десять раз меньше, чем следует. Мошенник крупного полета, каким ты должен
показаться той даме, особенно если тебя одеть с иголочки, вытрезвить и надушить
– внушит страх и почтение. А за почтение надо платить дорого.
– Недурно, –
сказал Ар.
– Да.
Я вижу, кто ты. Ты барин. Для этого дела, Жетон, нужен барин.
Ар думал
и напивался. Он пил большими глотками, быстро хмелел. Слова Зитнера наполнили
«Астру» призраками. Ар промотал состояние и хорошо знал, что дают деньги.
Лучезарное сияние их коснулось его души. Он пил и был в прошлом, упоительном,
как величавый, певучий бал, полный праздничных лиц.
«Последняя
гадость, – сказал он мысленно, – последняя – и новая жизнь. Мне дадут
ее деньги, много денег». Он грустно и решительно улыбнулся.
– Я
готов, – сказал Ар, – что нужно делать теперь?
– Иди.
III
Было
совсем светло, когда Зитнер разбудил Ара. В просторной, хорошо обставленной комнате
появился грибообразный старик с замкнутым и ехидным лицом. Ар лежал на кушетке;
ему было удобно, мягко и весело.
– Приготовил? –
спросил старика Зитнер. – Чтобы лучший сорт.
– Это
что, – старик протянул руку. – Денег, денег мне надо, бестия. Уплатил
бы?!
– Вечером.
– Сбежишь?
– Дурак.
Идем, господин Жетон. – Зитнер провел Ара небольшим коридором к двери, откуда
слышалось журчанье воды. – Жетон, ты вымоешься. В соседней комнате лежит
твой костюм. После всего этого я послужу тебе парикмахером.
Ар
остался один. Ванна! С волнением смотрел он на этот давно не виданный им
предмет комфорта. Вода шумно текла из крана, взбивая прозрачную пену. Леаль
разделся и окунул ногу, но тотчас же отдернул ее. «Варвары! Это сорок
градусов», – пробормотал он, опустив градусник, и тотчас пустил холодной
воды. Тщательно, с неописуемым наслаждением вымылся он с головы до ног. Теперь
руки дрожали меньше, и он чувствовал себя гораздо бодрее. Метаморфоза забавляла
его, как ребенка. Он прошел в соседнюю комнату и расплакался, увидев дорогое
белье.
Чудесный
язык вещей заговорил и пленил его. Первые движения Ара были торопливы и нервны,
но уже через десять минут сказались незабываемые привычки некогда модного льва.
Ар неторопливо застегивался, повертываясь перед зеркалом. Смутны и торжественны
были его мысли. Рассеянный бег их подсказывал многое из того, с чем он одевался
во все лучшее десять лет назад. Забытые лица, встречи, улыбки и разговоры
подымались из глубин памяти, подобно золотым рыбкам, гоняющимся за мошкарой. Ар
оделся и вышел.
– Жетон, –
глубокомысленно сказал Зитнер и смолк. Перемена наружности Ара поразила его.
Пожилой, бодрый господин с немного надменным лицом стоял посреди комнаты.
– Мне
нравится черный галстук, – сказал Ар, – сбегайте-ка за ним, Зитнер.
IV
В четыре
часа пополудни наемная карета везла Ара по набережной. В кармане его лежало
одно из писем. Его он должен был предъявить в доказательство похищения.
По
дороге он узнавал, – не механически, как в весь долгий период темного,
унизительного падения, – а по-старому – некоторые дома, углы улиц, скверы
и церкви. Здесь он расстался с Гинером, убитым на дуэли, в том магазине покупал
жемчуг для невесты – сестры; в этом доме познакомился с Риверсами, там
флиртовал с цыганкой, увезенной затем на автомобиле к южному морю.
Как
быстро, как ужасно быстро прошло все. Ему показалось, что всадник, обогнавший
его, – старый друг Тилли, и вся кровь бросилась ему в лицо от неожиданности.
Дело, которое ехал он выполнить, Тилли не мог одобрить. Он дал бы ему пощечину
и отвернулся, если б узнал об этом.
– Я, –
сказал Ар, – я, Леаль Ар, шантажист. – Но слово это ничего не
говорило ему. Сознание его дремало. Он не мог представить, как произойдет все.
Он относился к этому как к необходимой, тяжкой и болезненной операции и
старался не думать.
Карета
остановилась. Леаль расплатился и нащупал письмо. Для большей верности он вынул
его; это было точно – письмо, данное Зитнером. Теперь Леаль сильно и тягостно
волновался. Желая успокоиться, он остановился у входа, развлекаясь чтением
похищенного письма. Это было старое, выцветшее письмо, полное нежных, горячих
слов и ласки; письмо, писанное его рукой, его почерком, на его любимой,
зеленоватой бумаге, – адресованное Марии Клер.
Карета
давно отъехала. Над палисадом, в солнечной пыли переулка носились синие стрекозы
и пчелы. Сады пышно дремали. У каменного косяка двери бился головой и рыдал
Леаль Ар.
– Здесь
нет свежих устриц! – насмешливо пробормотал газетчик, увидев входящего в рыночный
подвальчик с крепкими напитками изящного господина навеселе. Вошедший,
по-видимому, не нуждался в устрицах: он попросил водки и повторил это три раза.
Трактир закрывался.
– «Идите
домой, господин!» – крикнул слуга, толкая заснувшего за столом Ара.
– Разве
я не дома? – сказал Ар. – Я дома, но вы не видите этого. Я дома,
откуда сейчас гоните вы меня, но скоро – да, скоро – приду к вам.
|