Слепой Дей Канет
Юс,
сторож дровяных складов у сельца Кипа, лежащего на берегу реки Милет, закусив
так плотно, что стало давить под ложечкой, в хорошем расположении духа сидел у
синей воды, курил и думал, что, тратя каждый день на еду тридцать копеек,
сможет носить каждую субботу в сберегательную кассу ровно три рубля, которые,
если относиться к этому делу внимательно и любовно, дадут через десять лет
сумму в тысячу пятьсот рублей. Юс отведет душу, вознаградив жадное тело за
лишения прошлого роскошным пиршеством с женщинами, вином, сигарами, песнями и
цветами, а на остальные купит трактир и женится. Вот он, победитель жизни,
богатый трактирщик Юс, идет в праздник с женой по улице… Все снимают шапки…
Бьют барабаны…
Юс,
размечтавшись, встал; ему не сиделось более; он хотел еще раз взглянуть на
главную улицу Кипы, где будет стоять трактир.
На
улице, где куры полоскались в пыли и в предвечернем солнце рдели оконные
стекла, ни души не было, только слепой Дей Канет сидел, как всегда, на лавочке
у цветочного палисада дяди Эноха. Дей был человеком лет сорока с красивым,
бледным, неживым лицом (благодаря слепоте). Нищий, но опрятный костюм Дея не
производил жалкого впечатления, – в спокойной позе и закрытых глазах
слепого было нечто решительное.
Дей
Канет жил в Кипе около месяца. Никто не знал, откуда он пришел, и сам он никому
не сказал об этом. И ничего никому не сказал о себе, – совсем.
Услышав
шаги, слепой повернул голову. Юс любил подразнить Дея, – слепой был ненавистен
ему. Как-то раз у дяди Эноха сторож в присутствии Дея распространился о «разных
проходимцах, желающих сесть на шею людям трудящимся и почтенным»; Энох
покраснел, а Дей спокойно заметил: «Я рад, что совсем не вижу более злых
людей».
– Как
же, – сказал Юс умильным тоном, присаживаясь на скамейку Дея, – вы
вышли полюбоваться прекрасной погодой?
– Да, –
помолчав, мягко сказал Дей.
– Погода
удивительная. Как горы ясно видны! Кажется, рукой достанешь.
– Да, –
согласился Дей, – да.
Юс
помолчал. Глаза его весело блестели; он оживился, он чувствовал даже некоторую
благодарность к Дею за бесплатное развлечение.
– Как
неприятно все-таки, я думаю, ослепнуть, – продолжал он, стараясь не
рассмеяться и говоря деланно-соболезнующим тоном. – Большое, большое, я
думаю, страданье: ничего не видеть. Я вот, например, газету могу читать в трех
шагах от себя. Честное слово. Ах, какая кошечка хорошенькая пробежала! Как вы
думаете, Канет, отчего на этих горах всегда лежит снег?
– Там
холодно, – сказал Дей.
– Так,
так… А почему он кажется синим?
Дей не
ответил. Ему начинала надоедать эта игра в «кошку и мышку».
«Ладно,
молчи, – подумал Юс, – я вот сейчас проколю тебя».
– Вы
видите что-нибудь? – спросил он.
– Не
думаю, – сказал, улыбнувшись, Дей, – да, едва ли я вижу что-нибудь
теперь.
– Ах,
какая жалость! – вздохнул Юс. – Жаль, что через несколько лет вы не
увидите моего прекрасного трактира. Да, да! Впрочем, едва ли вы видели вообще
что-нибудь, даже пока не ослепли.
От собственного
своего раздражения, не получившего отпора, Юс впал в угрюмость и замолчал.
Набив трубку и задымив, он покосился на Дея, сидевшего с лицом, подставленным
солнцу. Прошла минута, другая, – вдруг Дей сказал:
– Однажды
я играл в столичном королевском театре.
От
неожиданности Юс уронил трубку, – Дей никогда не говорил о себе.
– Как-с?
Что-с? – растерянно спросил он.
Дей,
мягко улыбаясь, продолжал ровным, веселым голосом:
–…Играл
в театре. Я был знаменитым трагиком, часто бывал во дворце и очень любил свое
искусство. Так вот, Юс, я выступал в пьесе, действие которой приблизительно
отвечало событиям того времени. Дело в том, что висело на волоске быть или не
быть некоему важному, государственного значения, мероприятию, от чего зависело
благо народа. Король и министры колебались. Я должен был провести свою роль
так, чтобы растрогать этих высокопоставленных лиц, – склонить, наконец,
решиться на то, что было необходимо. А это трудно, – трудная задача
предстояла мне, Юс. Весь двор присутствовал на спектакле.
Когда
после третьего действия упал занавес, а затем снова шумно взвился, чтобы
показать меня, вызываемого такими аплодисментами, какие подобны буре, – я
вышел и увидел, что весь театр плачет, и увидел слезы на глазах самого короля и
понял, что я сделал свое дело хорошо. Действительно, Юс, я играл в тот вечер
так, как если бы от этого зависела моя жизнь.
Дей
помолчал. В неподвижной руке Юса потухла трубка.
– Решение
было принято. Чувство победило осторожность. Затем, Юс, выйдя уже последний раз
на сцену, чтобы проститься со зрителями, я увидел столько цветов, сколько было
бы, если бы собрать все цветы Милетской долины и принести сюда. Цветы эти
предназначались мне.
Дей
смолк и задумался. Он совершенно забыл о Юсе. Сторож, угрюмо встав, направился
к своему шалашу, и хотя летний день, потеряв ослепительность зенита, еще горел
над горами блеском дальних снегов, казалось Юсу, что вокруг глухого сельца
Кипы, и в самом сельце, и над рекой, и везде стало совсем темно.
|
