 Увеличить |
Золото и шахтеры (Из
воспоминаний)
I
Когда,
еще юношей, я попал в Александрию (египетскую), служа матросом на одном из
пароходов Русского общества, мне, как бессмертному Тартарену Додэ,
представилось, что Сахара и львы совсем близко – стоит пройти за город.
Одолев
несколько пыльных, широких, жарких, как пекло, улиц, я выбрался к канаве с мутной
водой. Через нее не было мостика. За ней тянулись плантации и огороды. Я видел
дороги, колодцы, пальмы, но пустыни тут не было.
Я
посидел близ канавы, вдыхая запах гнилой воды, а затем отправился обратно на
пароход. Там я рассказал, что в меня выстрелил бедуин, но промахнулся. Подумав
немного, я прибавил, что у дверей одной арабской лавки стояли в кувшине розы,
что я хотел одну из них купить, но красавица-арабка, выйдя из лавки, подарила
мне этот цветок и сказала «селям алейкюм».
Так ли
говорят арабские девушки, когда дарят цветы, и дарят ли они их неизвестным матросам
– я не знаю до сих пор. Но я знаю:
1) Пустыни
не было. 2) Была канава. 3) Розу я купил за две пар… (4 коп.) 4) Не
чувствовал ни капли стыда.
Равным
образом, когда, по возвращении с Урала, отец спрашивал меня, что я там делал, я
преподнес ему «творимую легенду» приблизительно в таком виде: примкнул к
разбойникам, с ними ограбил контору прииска, затем ушел в лес, где тайно мыл
золото и прокутил целое состояние.
Услышав
это, мой отец сделал большие глаза, после чего долго ходил в задумчивости.
Иногда, взглядывая на меня, он внушительно повторял: «Д-да. Не знаю, что из
тебя выйдет».
II
Я и сам
не знал «что из меня выйдет», или, вернее что случится со мной, когда, в лаптях
и трепаном пиджаке, подбитом куделью, выехал из Перми «зайцем» на Пашийские
рудники. В этих краях я был впервые. Поэтому я рассуждал так: раз Урал
золотоносен, то золотоносен сплошь, и копайся… в огороде, золота будет много.
На этом основании, как пошел лесной дорогой на прииски, я в нескольких местах
проковырял землю палкой, но там был самый обыкновенный «прах». Где же
самородки?
Я шел
среди зеленых и синих гор. Ночевать мне пришлось в оригинальной казарме рабочих
железного рудника. Все было здесь желто, даже красновато-желто, от рудной пыли.
Стены желты, руки, рубахи и столы и тулупы. Я провел ночь в мире, выкрашенном в
железную краску. Наутро (была весна) я по подмерзшей дороге явился на Пашийские
или Шуваловские прииски (графа Шувалова).
Темное,
старое село разбросано было в лесу, по берегам извилистой речки. Я зашел в контору,
где отдал свой паспорт, и получил право определиться на какую хочу работу.
Кроме того, мне выдали рубль задатка.
Конторой
был кряжистый, большой дом из огромных бревен. За окошечком сидел кассир. В
окне сиял лес. Вот пришел старик в тулупе и валенках с красными крапинками –
старатель – получать деньги за сданное вчера золото. Он вынул из платка
тарелку; на эту тарелку была ему высыпана груда блестящих пятирублевок – тысячи
три. Я обомлел. «Значит, здесь много золота», – подумал я. Почти вслед за
первым старателем явился другой, – черный, молодой, с резким и угрюмым
лицом; он принес в холщовом мешочке платину. Ее свешали на весах и выдали квитанцию.
Платина разочаровала меня, она выглядела, как свинцовые опилки. Но я уже был уверен,
что скоро буду миллионером.
Так,
воодушевляясь, вышел я из конторы и поселился в одной избе, за рубль в месяц.
Спать пришлось на полу. Кроме меня, было здесь еще двое рабочих, хозяин, тоже
рабочий, и его беременная жена, болезненная, испитая женщина. Один рабочий был
рыж и веснушчат, лет сорока, звали его Кондрат. Каждый вечер он и хозяин,
вернувшись с работы, ставили перед собой бутылку водки и чашку кислой капусты.
Кондрат, подперев щеку рукой, пил и громко, жалостно пел:
Скажи мне, звездочка златая,
Зачем печально так горишь.
Кор-роль, кор-роль, о чем вздыхаешь,
Со страхом речи говоришь?..
Хозяин
молча вздыхал, но вдруг, рванувшись и покраснев, орал что есть мочи:
Ска-ж-ж-и мы-ы-не-е…
В это
время хозяйка молча двигалась, прибирая что-то, или стояла у печки, сложив
руки, пока ее снова не посылали за водкой. Это случалось почти каждую ночь.
Вначале я ворочался на полу без сна, но потом привык и просыпался, лишь когда
шум стихал.
С
этими-то сожителями я и вышел на другой день к продовольственной лавке, куда
собирались, так сказать, нештатные рабочие. Было холодно, удивительно свежо
пахло лесом. Красное солнце бросало из-за деревьев по грязному розовому снегу
ясные, как свет костра, лучи. Десятник отметил меня, и мы толпой, с бабами и
стариками, отправились к насосам, на разведку.
Минут
двадцать дорога шла лесом, по талой тропе. Вскоре показалась долина, или увал,
где по ее длине, на равном расстоянии друг от друга, чернели небольшие
вертикальные шахты – шурфы. Когда-то на некоторой глубине здесь протекала река;
шурфы били до подпочвенного слоя песка, который промывали в ковше, если
находили достаточный процент золота (1 зол. на 1 куб. саж.) – здесь
закладывалась настоящая шахта. Вокруг шурфов деревья были срублены, пылали
костры и кипятились чайники.
Я встал
к насосу. Насос опускался до дна шахты, имея вверху отводной желоб и коромысло
с длинными ручками. Шесть человек качало, шесть сидело. А внизу, в шахте, бил
землю киркой рабочий в так называемых приисковых сапогах, из очень толстой
кожи, подошвы которых были подбиты гвоздями с шляпками, величиной в боб. Когда
он наполнял деревянную бадью песком, смешанным с галькой, ее втаскивали наверх,
а штейгер, взяв немного песка в ковш, промывал пробу водой, – песок сливали,
золото оставалось.
Так как
я был ко всему этому любопытен, штейгер объяснил мне, что черная галька «шлихт»
всегда сопутствует золоту. Раз все побросали качать и пошли смотреть в
штейгеров ковш. Там, среди двух черных камешков и щепотки мокрого, серебристого
песку, что-то блестело, но я не мог различить, блестит ли это солнце,
внутренность луженого ковша или отражение морской гальки. Золотых песчинок я
так и не увидел, хотя меня, что называется, тыкали носом. Штейгер только
сказал, что его мало, и я от души согласился с ним.
На Урале
говорят «робить» вместо «работать». Оттого, что я «робил», мне скоро становилось
тепло, к полудню солнце грело уже изрядно, и, отобедав, т. е. напившись
чаю с хлебом, я вновь «робил», пока не садилось солнце. Затемно мы возвращались
домой.
Однажды
в обеденный перерыв я прошел в невырубленный лес конца долины и увидел там
маленький домик старателя. Ели вплотную примыкали к нему, и было тут
таинственно и тенисто, как в сказке. У двери стояла рослая женщина с крупными
чертами лица, с густыми черными бровями и суровым взглядом. Неподалеку сам
старатель возился с вашгертом, подводя под него полено. Вашгерт, т. е.
промывальный станок, напоминал собой продолговатый ящик, с выдающимся внизу
деревянным ложем для стока воды: он был закрыт, заперт и запечатан. Раз в неделю
или раз в день, смотря как с кем, чиновник прииска снимал печать, золото
извлекалось и взвешивалось на месте, чтобы не было продажи на сторону.
Я узнал
от старателя, что его участок плохой, что он только кормится, а прибыли не
имеет. Как на пример особой удачи, он указал на соседний лесной дом, его
хозяин, тоже старатель, нашел как-то «карман», т. е. такое место, где
золото особенно густо, и от этого кармана нажил тот человек тысяч пятнадцать.
III
Разведка
скоро окончилась. Меня приставили тогда к настоящей шахте: холм щебня, извлеченного
из недр, окружал ее. Над шахтой стоял ворот с канатом и железной бадьей. В этой
бадье спускали вниз, в шахту, забойщика и плотника, делом которого было крепить
шахту, ставить крепь. Эта же бадья выбрасывала наверх щебень подпочвенного
золотоносного слоя. Щебень, перемешанный с песком, промывали в «бутаре». Бутара
– род наглухо закрытой бочки, цилиндра, и хотя я забыл внутреннее ее
устройство, однако помню, что песок вместе с водой и небольшим количеством
ртути дает при вращении бутары амальгамированный ртутью осадок золота. Золото
растворяется в ртути. Затем ее извлекают и выпаривают на огне, а золото остается.
Несколько
ночей стоял я в ночной смене у ворота, вместе с другими рабочими мы крутили
ворот и освобождали бадью. Не легкое дело. Изломанным и разбитым чувствовал я
себя, возвращаясь домой. Однажды я спустился в шахту днем. Действительно, я
увидел вверху – в ничтожном четырехугольнике голубой пустоты, – несколько
бледных звезд. Я прошел, согнувшись, в тупик горизонтальной ветви шахты, везде
поддерживаемой крепью, чтобы не ссыпался грунт. Крепь – это деревянное П,
которое ставят плотники на расстоянии полуаршина одно от другого, из коротких
балок, по мере того, как забойщик постепенно выбивает впереди себя киркой
продолжение шахты. Здесь низко и сыро, красноватый свет шахтерской лампочки в
проволочной сетке пятном озаряет низкий, как в сундуке, свод; вода непрерывно
льется сверху крупным дождем. Забойщик полулежал на боку, одной рукой действуя
киркой, он выбивал и сгребал назад, за себя, кучи мокрого щебня. Щебень выносил
рабочий в ведре и шахтовой бадье.
IV
Было
воскресенье, когда я увидел наконец «хищника». Такое имя носят люди, добывающие
золото на свой риск и страх в частных и казенных владениях. Их ловят, а иногда
убивают на месте; о битвах и перестрелках хищников с стражниками я наслышался
всласть.
В
воскресенье я зашел в общую казарму рабочих и там увидел сидящего на краю чар,
в беседе с кем-то, молодого человека с приятным, открытым лицом, серыми глазами
и серьгой в ухе. Он был в отличных новых сапогах, красной бумазейной блузе с
стоячим воротником, плисовых шароварах и плисовой шапке с лисьей опушкой.
Богато вышитый шелком бархатный пояс стягивал его талию. Тут же я узнал, что
этот человек – хищник, но такой ловкий и удачливый, что до сих пор не попался.
Ходит он открыто, стражники и администрация знают, кто эта красивая птица, но
улик прямых нет.
Тотчас я
подсел к нему с тем, что называется «интервью», а по существу есть нестерпимое
любопытство.
Вот что
он рассказал. Я, конечно, передаю не речь его, а суть дела.
«Хищничают»
партиями, в три и пять человек, редко более. Хищник вооружен, снабжен заступом,
киркой, провизией и компасом; промывка происходит в самых диких, нетронутых местах
лесов. Золото ищут по логам, падям, т. е. преимущественно в ложбинах. Так
же, как и на приисках, бьют шурфы – шахты, для пробы. Но у хищника нет
промывального станка – «вашгерта», и, во всяком случае, его работа носит
поспешный, случайный характер. Промывают в большом ковше или тазу; некоторые
промывают на разложенных уступами кусках дерна: вода уносит промываемую землю,
а тяжелое золото застревает в траве. Есть еще способ – амальгамирование,
т. е. взбалтывание золотоносной земли в корчагах, куда впущено немного
ртути (она растворяет, вбирает в себя металл), но, за трудностью для хищника
достать ртуть, она употребляется редко. К тому же хищники разыскивают и знают
такие места, где золото идет не по 1½ – 2 золотника на куб, а лежит россыпями,
так что, теряя при грубой промывке, они все же добывают довольно. Таково,
например, верховое золото. Если верить моему рассказчику, довольно в таких
местах содрать дерн и тряхнуть его, и с корней травы посыплются крупные
блестки.
Тайное
золото берут скупщики по 2–2½ рубля золотник, платину – по той же цене. Рассказчик
сообщил мне, что пришел на прииски звать товарища – идти к Черной Березе, за
двести верст, где будто бы зарыто два голенища с золотым песком. Но… он заметно
прихвастывал в своих удачах, и я не особенно поверил Черной Березе.
Вечером
Кондрат и хозяин мой, где я жил, снова начали пить – был день получки. Устав, я
крепко спал, рано проснулся. По еще темному окну шла розовая полоса рассвета.
Хозяйка, с трудом передвигая ноги и охая, растопляла печь. Новый – тонкий и
жалобный звук раздался за ситцевой занавеской. Страшно похудевшая женщина
бросилась к кровати; спеленатый тряпками, там лежал только что, этой ночью
родившийся мальчик.
Это был
единственный случай, что я был свидетелем столь мужественных и горьких родов –
без акушерки, врача, без криков и жалоб. Пьяный хозяин храпел на полу. Кондрат
спал, уронив на стол руки и голову.
При
свете керосиновой лампы я увидел тогда пятирублевую золотую монету, блестевшую
на залитой щами и водкой домотканой скатерти.
И это
было единственное золото, которое я видел на приисках, если не считать того,
что в конторе было взято – «старателем».
Муж
храпел. Но хозяйка, вся полная, сквозь страдание, светлой материнской тишиной,
ласково приговаривала:
– Ш-ш-ш-ш…
Скоро я
покинул прииск.
|
