Увеличить |
Мертвые за живых
I
Бегство
Комон,
иначе именуемый – Гимнаст, – начал игру с правительством. Почтенная игра
эта угрожала так плотно, что утром, заслышав на коридоре ласковый перезвон
шпор, Комон, не медля секунды, перестал завтракать. Он встал, выпрямился, все
еще с набитым, жующим по инерции ртом; затем, решительно выплюнув непрожеванный
сыр, поднял револьвер и подошел к двери.
– Откройте, –
многозначительно воскликнул некто из коридора.
– Сколько
вас? – спросил Комон. – Я спрашиваю потому, что, если вас очень
много, вы не поместитесь все в одной комнате.
– Комон,
именуемый Гимнаст. Откройте.
– Я
потерял ключ.
– Ломайте,
ребята, дверь.
– Я
посмотрю на вас в дырочку, – сказал Гимнаст.
Он
выстрелил несколько раз сквозь доски, соображая в то же время, куда бежать. Шум
и грохот за дверью показал ему, что там шарахнулись. Он подбежал к окну,
заглянул в шестиэтажное, узкое пространство улицы, перегнувшись в сторону таким
могучим усилием, что тело несколько мгновений держалось за подоконник только
носками, поймал водосточную трубу. Через минуту он спрыгнул на мостовую без
шапки и с револьвером в зубах, напоминая кошку, уносящую воробья.
Осмотревшись,
Гимнаст побежал с быстротой ящерицы. Вид бегущего человека не сразу разбудил
инстинкты погони в уличной толпе, сновавшей вокруг. Прохожие остановились; некоторые
из них, с видом лунатика, медленно пошли за бегущим, вопросительно смотря друг
на друга, затем, вдруг сорвавшись, как будто им дали сзади пинка, бессмысленно
помчались, крича: «Держи его, лови. Не пускай».
Комон
был ловок и неутомим в беге. Согнувшись, чем уменьшал сопротивление воздуха,
бросался он с одной стороны улицы на другую, вился вокруг карет, столбов,
омнибусов, газетных киосков, распластывался, когда чувствовал на себе хватающую
руку, и преследователь летел через него кувырком. Если бы ему пришлось бежать в
пустом месте, Комон давно бы опередил всех, но как немыслимо пловцу опередить
воду, так Гимнаст не мог оставить за собой город; за каждым углом, в каждом
переулке и повороте, срывались за ним, хрипло крича, новые охотники; уличные
собаки, бессознательно копируя людей, хватали Комона за пятки с грозным и воинственным
лаем.
Четыре
раза, спасаясь от поимки, Гимнаст оборачивался, швырял пули, и каждый раз происходило
некоторое смертельное замешательство. Наконец, выбежав на площадь, Комон
увидел, что к нему мчатся со всех сторон, и улизнуть трудно. Тогда, повинуясь
инстинкту, матери всех человеческих дел, беглец ринулся в Исторический музей,
опрокинув швейцара, взвился по роскошной лестнице в третий этаж и остановился,
соображая, что делать; он употребил на это секунду.
II
Непочтение к праотцам
Музей
только что открыл свои двери, и публики еще было немного. Комон бросился, не
обращая внимания на изумленных посетителей, через множество зал, в самую
длинную, кривую и сумеречную, напоминающую лес от множества загромождавших ее
витрин, подставок, щитов с оружием, целого войска мумий и ширм, похожих на
театральные кулисы; по ширмам этим, живописно блестя на темном бархате, висели
кольчуги, латы, шлемы, набедренники, топоры, луки, стрелы, арбалеты, мечи,
палаши, кинжалы и сабли. Древние золотые венцы греческих героев покоились на
столбах; лес копий, знамен и бунчуков таился в углах. Каждая вещь здесь взывала
к бою, вооружению, сопротивлению, ударам и натиску.
Первое,
что сделал Комон, – это баррикаду у захлопнутой за собой двери. Он навалил
на нее трех оглушительно зазвеневших стальных рыцарей времен Меровингов, на
рыцарей бросил полдюжины фараонов Верхнего Нила, вместе с их раскрашенными
ящиками; поверх всего опрокинул, сломав, несколько витрин с монетами, которые
раскатились по полу совершенно так, как раскатывались, если их просыпали при
Гамилькаре Барке. На это Комон употребил две минуты.
С тою же
быстротой, следствием большой нервности и физической силы, Гимнаст, отбросив
пустой револьвер, одел тяжелую мягкую кольчугу, шлем, опустил забрало и немного
замешкался; при виде исключительного разнообразия оружия глаза его разбежались.
С арбалетами он не умел обращаться, луки были без тетивы, кинжалы и сабли не
внушали почтения. Комон был во власти своих кольчуги и шлема, он как бы
припоминал в себе далекое прошлое человечества. Ему хотелось дорого и недурно
продать жизнь. Гимнаст выбрал меч, огромный, сверкающий и тяжелый, каким,
вероятно, не раз крошила железная саксонская рука звонких латников. Меч был
внушителен. Гимнаст взмахнул им над головой, затем, для пробы, обрушил страшный
удар на одну из мумий; дерево, треснув, распалось, и запеленутый фараон кубарем
вылетел из него, распространяя запах старомодных духов, которыми был пропитан
весьма старательно.
Догадливость
не изменила Комону при виде столь древнего явления; проворно затолкав фараона в
угол, Гимнаст, с мечом в руках, втиснулся в египетскую могилу, прикрыв себя
другой половиной ящика. Дверь, тем временем, поддаваясь усилиям солдат и
сторожей, глухо звенела латами валявшихся на полу рыцарей. Комон стоял в душной
ароматической тьме ящика и прислушивался. Скоро ворвалась, судя по шуму, целая
толпа людей, с криками разбежались они по длинным проходам зала, и Гимнаст
слышал их, полные бешенства, возгласы:
– Все
сломано.
– Ай,
и деньги тут, на полу.
Кто-то
шепнул, задыхаясь:
– Я
возьму парочку, а?
Другой
шепот:
– Тащи,
чего зевать. Тсс…
– Негодяй.
Сумасшедший. Стреляй его.
– Где
он? Р-р-р-р…
– Лови.
Дави. Хватай.
– О-р.
Э-э. А-а.
Неосторожное
движение Гимнаста выдало его. Он случайно толкнул коленом крышку, она упала
прежде, чем он успел придержать ее, и в общем смятении глазам врагов предстал
воин средневековья, с занесенным мечом. Он двинул им на первого солдата
(незащищенного, разумеется, кольчугой) и отрубил ему, наискось, от плеча к
бедру, верхнюю часть организма.
III
Комон, т. е. Баярд
Злополучная
участь испорченного солдата на мгновение ужаснула остальных, а затем грянули
выстрелы. Револьверные пули, однако, не пробили хорошо сработанную кольчугу;
тем не менее удары их были сквозь сетку весьма сильны и болезненны. Гимнаст
бросился на врагов. Он рубил без жалости и пощады, навстречу ему подымались
хрупкие клинки сабель, но что могли они сделать против двадцатипятифунтовой
стали в сильных руках. Комон, воистину, уподобился Баярду. Две головы отсек он,
упавших на раздробленное стекло витрин, и стекло стало красным. Один поплатился
рукой, а несколько – даже рукой вместе с плечом; у этих быстро закатились
глаза. И скоро стало пусто вокруг Комона, но сам он, раненный пулей в мякоть
ноги, видел, что не продержится перед новым натиском.
– Бежали
робкие грузины, – вскричал Гимнаст и бросился к выходу, расчищая себе путь
своим Дюрандалем. Любопытные, столпившиеся у подъезда, разбежались при виде
страшного, со слепым железным лицом, человека – так быстро, что потом сами
удивлялись своей подвижности.
Комон
схватил первого попавшегося извозчика, бледного от ужаса, столкнул его, швырнул
меч в голову толстому лавочнику и так крикнул на лошадь, что она помчалась, как
беговая. И Комон благополучно удрал. Это бывает. Простое вдохновение часто
выручает человека лучше всяких расчетов.
Ничего
не может быть действительнее описанного мною происшествия.
|