Как бы там ни было
Стало
темно. Туча, помолчав над головой Костлявой Ноги, зарычала и высекла голубоватый
огонь. Затем, как это бывает для неудачников, все оказалось сразу: вихрь, пыль,
протирание глаз, гром, ливень и молния.
Костлявая
Нога, или Грифит, постояв некоторое время среди дороги с поднятым кверху лицом,
выражавшим презрительное негодование, сказал, стиснув зубы: – «Ну
хорошо!», поднял воротник пиджака, снятого на гороховом поле с чучела, сунул
руки в карманы и свернул в лес. Разыскивая густую листву, чтобы укрыться, он
услыхал жалобное стенание и насторожился. Стенание повторилось. Затем кто-то,
сквозь долгий вздох, выговорил: – «Будь прокляты ямы!»
Грифит
сделал несколько шагов по направлению выразительного замечания.
Прислонившись
к пню, сидел молодой человек в недурном новом летнем пальто, с хорошенькими
усиками и румяным лицом. Охватив руками колено, он раскачивался из стороны в
сторону с таким мучительным выражением, что Грифит почувствовал необходимость
назвать себя.
– Позвольте
представиться, – сказал он угрюмо, как будто посылал к черту. – В тех
кругах, где вы не бываете, я известен под именем Костлявой Ноги. Мой отец
ничего не знает об этом, так как его звали Грифит. Чем вы недовольны в
настоящую минуту жизни?
– Тем,
что свихнул ногу, – ответил молодой человек, смотря на серое, голодное
лицо Грифита и переводя взгляд на ближайший толстый сук. – Я не могу
больше идти. Боль страшная. Нога горит.
– Вы
бы встали, – заметил Грифит.
Пострадавший
злобно и тяжко крякнул.
– Бросьте
шутки, – сказал он. – Лучше бегите по дороге на ферму – это полчаса
ходьбы – и скажите там Якову Герду, чтобы прислал лошадь.
– На
ферму «Лесная лилия»? – кротко спросил Грифит. – Ну нет, я не так
глуп. Месяц назад я поспорил там с одним человеком. Я старательно обхожу эту
ферму. Она мне не нравится. Прощайте.
– Как, –
вскричал пострадавший, – вы бросите меня здесь?
– Почему
же нет? Какое мне дело до вашей ноги? Ну, скажите, какое? – Грифит пожал
плечами, сплюнул и отошел. Постояв под дождем, он вернулся, сморщась от
раздражения. – Вот вы и пропадете тут, – сказал он грустным
голосом, – и помрете. Прилетят птички, которые называются вороны. Они вас
скушают. Кончено. Прощайте радости жизни!
Взгляд
разъяренного кролика был ему ответом. – С людьми вашего сорта… –
начал молодой человек, но Грифит перебил.
– Черт
бы вас побрал! – сурово сказал он, схватив жертву под мышки и ставя на
одной ноге против себя. – Прислонитесь пока к стволу. Я посмотрю. Вес
легкий. Я вас снесу, но не на ферму – долой собак! – а где-нибудь
поблизости. Там вы можете проползти на брюхе, если хотите.
– Удивительно, –
пробормотал молодой человек, – зачем вы ругаетесь?
– Потому
что вы осел. Почему вы не свернули себе шею? По крайней мере, мне не пришлось
бы возиться с таким трупом, как вы. Ну, гоп, кошечка! С каким удовольствием я
бросил бы в озеро ваше хлипкое туловище.
Говоря
это, он с ловкостью и бережностью обезьяны, утаскивающей детеныша, взвалил
жертву на плечи, дав ей обхватить шею руками, а свои руки пропустил под колени
пострадавшего и встряхнул, как мешок. Взвизгнув от боли, молодой человек
страдальчески рассмеялся. Его взгляд, полный ненависти, был обращен на грязный
затылок своего рикши.
– Вы
оригинал, но, как вижу, очень сильны, – проговорил он. – Я не забуду
вашей доброты и заплачу вам.
– Заплатите
вашей матери за входной билет в эту юдоль, – сказал Грифит, шагая
медленно, но довольно свободно, по размытой дождем дороге. – Не нажимайте
мне на кадык, паркетный шаркун, или я низвергну вас в лужу. Держитесь за
ключицы. Так с высоты моей спины вы можете обозревать окрестность и делать
критические замечания на счет моей манеры говорить с вами. Моя манера
правильная. Я сразу узнаю человека. Как я увидел вашу лупетку, так стало мне
непреоборимо тошно. Разве вы мужчина? Морковка, каротель, – есть такая
сладенькая и пресная. Другой бы за десятую часть того, чем я вас огрел, вступил
бы в немедленный и решительный бой, а вы только покрякиваете. Впрочем, это я
так. Сегодня у меня дурное настроение.
Его
ровный, угрюмый, дребезжащий голос, а также ощущение могучих мускулов, напряженных
под коленями и руками жертвы, привели молодого человека в оторопелое состояние.
Он трясся на спине Грифита с тоской и злобной неловкостью в душе, нетерпеливо
высматривая знакомые повороты дороги.
Грифит,
который эти дни питался случайно и плохо, стал уставать. Когда ноша сообщила
ему, что ферма уже близко, он присел, ссадив жертву на траву, – отдохнуть.
Оба молчали.
Молодой
человек, охая, ощупывал распухшую у лодыжки ногу.
– Зачем
шли лесом? – угрюмо спросил Грифит.
– Для
сокращения пути. – Молодой человек попытался фальшиво улыбнуться. – Я
там знаю все тропочки от Синего Ручья до Лесной Лилии. И вот, представьте себе…
– Полезай
на чердак! – крикнул Грифит, вставая. – Эк разболтался! Не дрыгай
ногой, чертов волосатик, сиди, если несут. – И он снова побрел,
придумывая, как бы больнее растравить печень себе и своему спутнику. –
Решительно мне не везет, – рассуждал он вслух, – тащить вместо мешка
хлеба или свинины первого попавшегося ротозея, которому я от души желаю лишиться
обеих ног, – это надо быть таким дураком, как я.
Дорога
стала снижаться. Под ее уклоном блеснуло озеро с застроенным несколькими домами
берегом.
– Ну, –
сказал Грифит, окончательно ссаживая молодого человека, – катись вниз, к
своему Якову Герду. Возьми палку. Ею подпирайся. Да не эту, остолоп проклятый,
вот эту бери, прямую.
Он сунул
отломанный от изгороди конец жерди.
– Вы…
потише, – сказал вывихнутый, взглядывая на крыши. – Здесь не лес.
– А
мне что? – добродушно ответил Грифит. – У меня нет крыши, на которую
ты так воинственно смотришь. Прощай, береги ножки. Как бы там ни было. Мой сын
был вроде тебя, но я его обломал. Он умер. Убирайся!
Не
обращая более внимания на человека, с которым провел около получаса, Грифит
задумчиво побрел в лес, чтобы обогнуть ферму, где некогда водил знакомство с
курами. Его что-то грызло. Скоро он понял, что эта грызня есть не что иное, как
желание посидеть, в чистой, просторной комнате, за накрытым столом, в кругу… Но
здесь мысли его приняли непозволительный оттенок, и он стал тихо свистать.
Гроза
рассеялась: дождь капал с листьев, в то время как мокрая трава дымилась от
солнца. Грифит провел несколько минут в состоянии философского столбняка, затем
услышал собачий лай. Лай затих, немного погодя в кустах раздалось жаркое,
жадное дыхание, и Грифит увидел красные языки собак, удержанных от немедленной
с ним расправы ремнем, оттянутым железной рукой Якова Герда. Это был старик,
напоминающий шкап, из верхней доски которого торчала вся заросшая бородою
голова гиганта. Винтовку он держал дулом вперед.
Грифит
встал.
– Я
не ем куриного мяса, – сказал он. – Вы ошиблись и в тот раз и теперь.
Я – вегетарианец.
– Если
я еще раз увижу тебя в этих местах, – сказал Герд, бычьим движением
наклоняя голову, – ты при мне выкопаешь себе могилу. Что сделал тебе
племянник? За что ты так оскорбил его?
– Мы
поссорились, – угрюмо ответил Грифит, не сводя взгляда с собак. –
Спор вышел из-за вопроса о…
– Ступай
прочь, – перебил Герд, тряся за плечо бродягу. – Помни мои слова. Я
пощадил тебя ради воскресенья. Но Визг и Лай быстро находят свежую дичь.
И он
стоял, смотря вслед бродяге, пока его спина не скрылась в кустах.
|