4
Существо
таинственное, с тысячью рук и глаз, – русский Вазир-Мухтар занимал дом прекрасный
и вполне подобающий его званию.
Дом этот
принадлежал одному из шестидесяти восьми шах-заде и стоял у крепости, издавна
носившей имя Крепости Шах-Абдул-Азима.
Если
учесть кривизну улиц, он находился в полутора верстах от шахского дворца, и
послу не угрожали ежедневные свидания с шахом.
Стоял
дом у самого рва крепостной ограды, и главный вход приходился с запада над
рвом. Перед входом была полукруглая площадка, которая незаметно сливалась с
улицей. Площадку нарочно устроили перед самым приездом Вазир-Мухтара, чтобы у
входа и во рву можно было многим свободно собраться и даже поставить лошадей,
чтобы все могли приветствовать Вазир-Мухтара. И действительно, много народу
толпилось теперь на площадке – армяне и грузины, родственники пленных,
торговцы, ходатаи.
Главные
ворота были высокие и широкие, переход вовнутрь двора был темный, плохонький, в
пятьдесят шагов. Зато внутренний двор, четырехугольный, был просторный, с
бассейном посередине. Он был перегорожен на четыре части, четыре цветника.
Цветов в нем, впрочем, никаких не было. Была в нем теперь персиянская стража
под начальством Якуб-султана.
Окружала
этот двор одноэтажная постройка, службы, вроде гостиничных нумеров где-нибудь в
Пензе, только с плоской крышей. В одной половине жил Назар-Али-хан, мехмендарь
Грибоедова, со своими феррашами и пишхедметами, в другой были квартиры Мальцова
и Аделунга. Охраняли их те же ферраши.
Еще один
двор – и в нем большой тополь. Один-одинешенек, как рекрут на часах. Низенькую
калитку теперь охраняли русские солдаты.
На
третьем дворе – не двор, а дворик, с южной стороны – двухэтажное здание, узкое,
как недостроенный минарет. Три комнаты наверху, три комнаты внизу.
С
середины двора вела наклонная, узенькая и частая, как гребенка, лесенка прямо
во второй этаж.
Во
втором этаже сидело существо таинственное, Вазир-Мухтар. Он сидел там, писал,
читал, никто не знал, что он там делает. Добраться до него было трудно, как до
человека закутанного, нужно было распутать три входа и размотать три двора.
5
Он сидел
там, во втором этаже, писал, читал, никто не знал, что он там делает.
Он мог,
например, там сидеть и писать бумаги всем иностранным державам. Или день и ночь
думать о величии своего государя и русской державы. Манучехр-хан, который
приготовлял для него покои, думал, что Вазир-Мухтар будет смотреться в зеркала.
Он много наставил там зеркал с намалеванными по стеклу яркими цветами, и, сидя
за столом, можно было видеть себя в десяти видах одновременно.
И
правда, Вазир-Мухтар видел себя в зеркалах. Но он старался не смотреть долго.
Удесятеренный, расцвеченный Вазир-Мухтар не приносил особого удовольствия
Александру Грибоедову.
И
правда, что он сидел за бумагами с видом величайшего внимания. Он писал:
Из Заволжья, из родного края,
Гости, соколы залетны,
Покручали сумки переметны,
Долги гривы заплетая.
Он
следил ухом за небогатыми, потерявшими вид звуками, которые доносились через
три двора, и ловил старорусскую песню об удалых молодцах.
Вот они
-
На отъезд перекрестились,
Выезжали на широкий путь.
На
широком пути много разбойничков, сторожат пути солдаты и чиновнички – надобно в
сторону спасаться. И спасся.
Терем злат, а в нем душа-девица,
Красота, княжая дочь.
И
медленно потягивал он холодный шербет, что принес Сашка, и уже кругом была
прохлада, которой искал всю жизнь:
Ах, не там ли воздух чудотворный,
Тот Восток и те сады,
Где не тихнет ветерок проворный,
Бьют ключи живой воды.
Тут бы
радость, тут бы нужно веселье, а фортепьяна нету. Стоит белая, слоновой кости,
чернильница, калямдан, выделанный как надгробный камень. И похож на могилку
Монтрезора.
Грешный позабыл святую Русь…
Тут ему
и славу поют.
Буйно пожил век, а ныне –
Мир ему! Один лежит в пустыне…
Эту
песню петь будут. Будут петь ее слепцы и гусельники по той широкой дороге, и
будут плакать над нею бабы:
У одра больного пожилая
Не корпела мать родная,
Не рыдала молода жена…
Он
отложил тихонько листок, с недоумением. – Молода жена.
Что-то
похожее пел десять лет назад у его окна пьяный Самсон, ион к нему тогда не
вышел.
Он
теперь добьется его выдачи. А умирать он и не собирался, последний страх
оказался чиновничьей поездкой по приказанию.
Он
увидел свое лицо сразу в четырех зеркалах. Лицо смотрело на него пристально,
как бы забыв о чем-то, лицо, странно сказать, – растерянное.
Он
кликнул Сашку, но Сашка куда-то запропастился.
|
