3
Утром,
часов в шесть, ямщик постучал кнутом в окно. Грибоедов проснулся и махнул ему
голой рукой сердито. Ямщик отошел.
Грибоедов
спал без белья, было очень жарко, а от мошек натянул на себя грубую простыню. В
сенцах копошился дед. Потом начался под окошком обряд: ямщик подправлял
подпругу, кричал на пристяжную, она дергала мордой и колокольцами, а дед делал
замечания:
– Хомут
затяни. Натрет она веред.
– Ничего, –
цедил самолюбивый ямщик. Дед щупал одну из пристяжных.
– Мышаки
у твоего коня, такое дело.
– Ну
да, мышаки, – сказал ямщик недовольно, однако послышались колокольцы –
лошадь дернула головой, и ямщик крикнул: – Ну, ты!
Потом он
сказал, уступая:
– Пойти
к конскому лекарю на станции…
– Чего
к лекарю, – говорил дед, – нужно коновала. Он клещами мышаки вытянет.
Грибоедову
надоело. Он выглянул в окно. Бричка стояла уже запряженная, дед в тулупе и
белых исподниках стоял с ямщиком у лошадей. Сашка под гунькой не шевелился.
Грибоедов распахнул окно:
– Вот
что, любезный, – сказал он ямщику, – скидывай вещи. Поезжай себе
порожняком.
– А
разве не поедете? – спросил ямщик недоброжелательно.
– Нет,
не поеду. Вот тебе на водку.
Ямщик,
как ошарашенный, стал отвязывать сундук и чемодан и составил их с азартом прямо
к Сашкиному носу, видневшемуся из-под гуньки.
4
Праотец
Иегуда ехал жарким днем на осле и заприметил по пути женщину с открытым коленом.
Он захотел освежиться, и вошел к ней, и познал ее, а то, что женщина оказалась
Тамарью, его невесткой, было случайностью или даже словесным остроумием
библического рассказа. Таков, вероятно, был обычай всех путешественников, и
даже апостолам полагалось брать с собой от селения до селения девицу, причем о
назначении девиц евангелист попросту ничего не говорит.
Радостно
почувствовать под ногами не бледную пыль дороги, а синюю траву, примятую босыми
ногами, распрямиться и вдруг понять, что вкусней всего – молоко с черным
хлебом, нужней всего – самый крохотный угол на земле, пускай чужой, с этим
помириться можно, сильней всего – женщина, молодая, молчаливая.
Нетороплива
речь простонародья, нелюбопытного к чужим делам. Дед не интересуется тем, что
он, Грибоедов, засел у него, и не видит в этом ничего странного. Мало ли людей
на свете, мало ли что кому нужно. Он заплатит к тому же за постой.
Он начал
обвыкать, разложил книги, но не читал их. Писем тоже не писал и о Кавказе и Персии
старался не думать. Раздражали только брички, проезжавшие по верхней дороге со
звяком. Они торопились, пролетали. Вечерами же он уходил на большую дорогу и подолгу
гулял.
Легко
вообразить, что человек влюблен в кавказскую девочку, у него замыслы, их нужно
совершить и что он несчастен. Все это так, но не в этом дело. Не может он быть
непрестанно несчастен и все время влюблен. На похоронах друга засияет солнце, человек
здоров – и неожиданно с ужасом иногда замечает: счастлив.
Странное
дело: он был счастлив.
И Маша,
то и дело просившая взглядом подарков, была настоящая женщина.
Уже из
грибоедовского сундука перешли в ее кованый сундучок полотенца, шаль, которую
вез на Кавказ, а в самом углу спрятался браслет.
Носить
его Маша не решалась.
|
