12
Странное
чтение, непонятное никому, кроме географов и детей. Если кто-нибудь войдет в
комнату, он услышит, как прилежный человек с мягкими усами заклинает:
– Дарачичагские
рудники в Армении, в Дарачичагском Магале, в десяти верстах от деревни
Баш-Абарана, в пятидесяти восьми от Эривани.
– Породы:
гранит, афанит темно-зеленый, змеевик серый, обсидиан черный с красным…
И другой
человек, в очках, повторяет, кивая:
– Обсидиан…
Рудники в сторону.
– Сады
речбарские в провинции Шехинской. Речбары бежали, и коконы без шелковой пряжи.
– Хлопчатая
бумага в области Санжинской, в весьма малом количестве… Можно было бы
изготовить изюм, если бы знали французский способ…
Табачный
дым виснет хлопчатой бумагой в воздухе.
– В
Ширванской области юз-баши злоупотребляют: собрано четыре тысячи восемьсот двадцать
пудов шелку, в пользу казны должно бы четыреста шестьдесят, получено сто
двадцать. Генерал Сипягин лично…
– Тем
лучше. В сторону Сипягина. Цифры внести надобно в доклад.
– Кахетинское
индиго…
– Эриванская
кошениль дикой породы…
– Кофейное
дерево тек, в воде не гниющее, дало бы возможность строить корабли лучше европейских…
Что
такое Кавказ?
Шафран,
кошениль, марена были слова. Но слова охлопьями уже лежали в пустой комнате,
лежали тюками, и ноги вязли в каких-то ошметках: марены? шелковичных червей?
Полуголая дворцовая комната, ни русская, ни грузинская, становилась негоциантской
конторою.
– А
смотреть на область Закавказскую как на такую колонию, которая бы только грубые
материалы доставляла для России, – не смогут.
– Почему? –
спрашивает он, торжествуя.
– Потому
что пути не устроены, – отвечает он и хитрит, – и еще потому, что
фабрик таких в России нету.
Тот,
другой, покручивая польские усы, задает ему тогда вопрос, вопрос тихий и
настороженный:
– А
при учреждении мануфактур на Кавказе, если все здесь разбогатеют чрезмерно, не
может ли ослабнуть взаимная связь с Россией?
И это
вопрос не пустой. Губернатор Завилейский, которого Грибоедов выбрал в
наперсники, говорлив в обществе, ласкателен, со всеми женщинами ласков до
крайности. Но иногда он устает, и тогда становится видно, что человек он
осторожный и не такой уж ласковый, что он человек чужой, польский человек. И,
может быть, оттого так до крайности ласков, что более всего занят собою и
своими мыслями. Он знает наизусть Мицкевича. Он точен, он столько сведений со
всех сторон извлек для проекта, безо всякого шума. И этот вопрос он второй уже
раз задает Грибоедову. О каком ослаблении связей хлопочет он? О Кавказе, о
Польше? Самый воздух тифлисский стал неверен.
Но
Грибоедов машет беспечно рукой:
– Не
будем об этом заботиться чрезмерно. Время само о себе позаботится. В России
стрелять умеют, не умеют только пуль отливать.
И вот
если человек другого, более старого века, например папенька Грибоедова, Сергей
Иванович, вошел бы в эту комнату, он подумал бы: двое мальчишек, один в очках,
а другой усатый, играют в странную и даже скучную игру, которая, сдается,
называется гео-гра-фия, тогда как девы, девчонки и даже девки ждут их объятий,
а кони – шпор.
Прислушавшись,
он, пожалуй, брякнул бы:
– Маменькины
штучки. Жадности. Торгашом, что ли, Алексаша стал?
Потому
что он был прям и прост, папенька Сергей Иванович.
И только
старый англичанин, один из основателей государства Ост-Индского, пыхнул бы сигарным
дымом и повторил бы насмешливо и понимая все и даже больше:
– В
России стрелять умеют, не умеют только отливать пуль.
И,
причесав баки, он утвердил бы на шишковатой крепкой голове цилиндр и отправился
бы в Сент-Джемский кабинет.
Сент-Джемский
кабинет был теперь распущен на летние вакации, и министры длинными, сплинными
рыбами плескались в разных заливах Средиземного моря.
В
Петербурге шел косой дождь, и Нессельрод переселился в Царское Село.
Таковы
были дела дипломатические. В гошпиталях лежали раненые солдаты, казачьи лошади
выплывали на турецкий берег. А белая комната была пуста. В ней сидел теперь
русский автор и шевелил длинными пальцами. Он был в одном белье, потому что
была невыносимая жара. Он был совсем один. Завилейский, человек с пушистыми
польскими усами, ушел.
И проект
не ладился, что-то в нем не клеилось. И не самый проект, который был и прост и
верен, а люди, а деньги. Но, может быть, так строится и всякое государство?
Он пил
вино; вино было привозное, у него был слабый нефтяной привкус: бурдюки, в которых
его привозили, обмазывали нефтью.
|
