19
Он сидел
у Кати, и Катя вздыхала.
Так она
откровенно вздыхала всей грудью, что не понять ее – значило быть попросту глупцом.
Грибоедов
сидел вежливый и ничего не понимал.
– Знаете,
Катерина Александровна, у вас очень развилась за последнее время элевация.
Катя
бросила вздыхать. Она все-таки была актерка и улыбнулась Грибоедову как
критику.
– Вы
находите?
– Да,
вы решительно теперь приближаетесь к Истоминой. Еще совсем немножко, и,
пожалуй, вы будете не хуже ее. В пируэтах.
Все это
медленно, голосом знатока.
– Вы
находите?
Очень
протяжно, уныло и уже без улыбки. И Катя вздохнула.
– Вы
теперь ее не узнали бы. Истомина бедная… Она постарела… – И Катя взяла
рукой на пол-аршина от бедер: –…растолстела.
– Да,
да, – вежливо согласился Грибоедов, – но элевация у нее прямо
непостижима. Пушкин прав – летит, как пух из уст Эола.
– Сейчас-то,
конечно, уж она не летит, но правда, была страсть мила, я не отрицаю, конечно.
Катя
говорила с достоинством. Грибоедов кивнул головой.
– Но
что в ней нехорошо – так это старые замашки от этого дупеля, Дидло. Прямо так и
чувствуется, что вот стоит за кулисами Дидло и хлопает: раз-два-три.
Но ведь
и Катя училась у Дидло.
– Ах
нет, ах нет, – сказала она, – вот уж, Александр Сергеевич, никогда не
соглашусь. Я знаю, что теперь многие его бранят, и правда, если ученица
бесталанна, так ужасть, как это отзывается, но всегда скажу: хорошая школа.
Молчание.
– Нынче
у нас Новицкая очень выдвигается, – Катя шла на мир и шепнула:– государь…
– А
отчего бы вам, Катерина Александровна, не испробовать себя в комедии? –
спросил Грибоедов.
Катя
раскрыла рот.
– А
зачем мне комедия далась? – спросила она, удивленная.
– Ну,
знаете, однако же, – сказал уклончиво Грибоедов, – ведь надоест все
плясать. В комедии роли разнообразнее.
– Что
ж, я старуха, что плясать больше не могу? Две слезы.
Она их
просто вытерла платочком. Потом она подумала и посмотрела на Грибоедова. Он был
серьезен и внимателен.
– Я
подумаю, – сказала Катя, – может быть, в самом деле, вы правы. Нужно
и в комедии попробовать.
Она
спрятала платочек.
– Ужасть,
ужасть, вы стали нелюбезны. Ах, не узнаю я вас, Александр, Саша.
– Я
очень стал стар, Катерина Александровна. Поцелуй в руку, самый отдаленный.
– Но
хотите пройтиться, теперь народное гулянье, может быть забавно?
– Я
занята, – сказала Катя, – но, пожалуй, пожалуй, я пройдусь. Немного
запоздаю.
|
