2
На
второй день по приезде Грибоедова произошло событие очень неважное: у двух
людей отняли то, чем они не пользовались.
Дело в
том, что Грибоедов еще до приезда был в Тегеране.
Он был
для Самсон-хана предупреждением Аббаса-Мирзы, воспоминанием об очках и неподвижном
лице и совсем уж смутной и как бы не связанной ни с чем памятью о деревне,
пахнущей терпкой рябиной, о лае русских собак, о какой-то речке, в которой он
ловил мальчишкой рыбу. За все это поплатился дед, впрочем не пострадавший.
Для
Алаяр-хана он был разговором доктора Макниля, деньгами и вдруг скользнувшей мыслью
о знакомом троне, кусок резьбы которого он на секунду представил так ясно, что
даже зажмурился.
Для
Манучехр-хана он был вестью, переданною ему племянником, Соломоном Меликьянцем,
русским коллежским асессором, который приехал в Персию вместе с послом и
опередил его в Тегеране. Соломон сказал дяде, что русский посол совсем загнал
английского и делает что хочет. И Манучехр-хан взглянул на свои сундуки
подозрительно, как бы взвешивая их. Шах поручил ему до приезда посла вести дела
о русских пленных, опрашивать их и передавать владельцам.
А для
Мирзы-Якуба он был шамхорцем, обыкновенным, грязноватым шамхорцем в кудлатой
бараньей шапке. Как человек ничем не занятый, шамхорец бродил по базарам и
присматривался.
Мирза-Якуб
стал его замечать у дворца. Шамхорец равнодушно прохаживался не раз и не два на
дню у дворца, как человек гуляющий и бездельный. Вместе с тем его движения были
несвободны, как у человека чем-то занятого.
И
Мирза-Якуб встревожился. Он выслал своего слугу поговорить с шамхорцем и расспросить
его, откуда он и зачем прибыл в Тегеран.
Слуга
вскоре вернулся и сказал, что шамхорец прибыл с людьми русского посла, что
посол должен вскоре прибыть, а он обогнал посла, и что ищет он в Тегеране свою
племянницу.
И
Мирза-Якуб приложил руку к сердцу, потому что сердце зашевелилось. Но он ничего
не сказал Хосров-хану.
И вот
через два дня, когда двор, а в том числе и Хосров-хан и Мирза-Якуб хлопотали:
скоро должен был приехать русский посол, – Хосров-хану доложили, что его
спрашивает какой-то шамхорец.
Хосров-хан
вышел на балкон и без приветствия выслушал шамхорца. Потом, ничего не ответив,
он вернулся к себе и стал думать.
Можно
было временно услать Диль-Фируз из Тегерана. Но как скучно и пусто будет без
нее. Лицо ее было как абрикос, в детском пушке. Она была толстенькая и
смешливая.
К вечеру
он решился отослать Диль-Фируз. Тогда к нему пришел Мирза-Якуб. Якуб внимательно
выслушал своего друга.
Никогда
нельзя было по лицу определить, что думает Мир-за-Якуб, когда смотрит неподвижными
и как бы бессмысленными глазами. Служба в гареме приучает лицо к спокойствию.
Но на
этот раз он усмехнулся и сказал беспечно:
– Шамхорец?
Я видел этого шамхорца. Он, кажется, сумасшедший, который ищет здесь вчерашнего
дня. Его племянница, правда, была взята в плен, и она была в Тегеране, но она
уже давно теперь в Миане.
– Откуда
ты это знаешь, – спросил Хосров-хан, удивленный, – и у кого была эта
племянница?
И
Мирза-Якуб снова усмехнулся и сделал знак рукой. Хосров-хан понял этот знак:
дело шло о шахе. Но он все же обеспокоился.
– Но
ошибка здесь невозможна?
– Ошибка
всегда возможна. И Мирза-Якуб ушел.
А
Хосров-хану вывели из конюшни необъезженного коня, и он долго объезжал его, а
когда конь совсем обессилел, хан, не ужиная, лег спать и так ни на что не
решался. Он был нерешителен, как женщина, и храбр, как наездник. Он был к тому
же легковерен и охотно верил в то, что успокаивало. Постепенно он усвоил мысль
Якуба и совершенно уверился в ней.
Так
прошла неделя, и ничего не случилось.
Потом
Хосров-хана позвали к Манучехр-хану. Манучехр-хан жил в большом доме, сзади
шахского дворца, около крепости Шимлах. У него сидели Ходжа-Мирза-Якуб и
племянник Манучехр-хана, коллежский асессор Соломон Меликьянц. Встретив
Хосров-хана, старик выслал из комнаты племянника, и в ней остались три
человека, три евнуха.
Подали
пушеки.
Гладколицая
высокая старуха жевала молча пушеки и смотрела на амазонку с подведенными глазами.
Потом она сказала амазонке:
– Хосров,
я люблю тебя как племянника, и все трое мы здесь как братья. Один шамхорец подал
просьбу на тебя. Он подозревает, что у тебя находится его племянница.
Амазонка
быстро посмотрела на того и на другого. Но другой молчал. Манучехр-хан сказал
еще:
– Мои
люди придут с ним к твоему крыльцу, и ты должен будешь показать им свою
Диль-Фируз.
– Я
думаю, – сказал тогда лениво Якуб, – что ее нужно все-таки увезти.
Хосров-хан
выпятил губу.
– Может
быть, это и не она еще.
– Все-таки
я посоветовал бы ее увезти, Хосров, – повторил Мирза-Якуб. – Возможна
ошибка, и ее нужно увезти подальше, чтобы никто не знал, где она. У русского
тысяча рук и тысяча глаз.
– Это
невозможно, – сказал Хосров-хан нерешительно.
– Почему? –
спросил Якуб. – У меня есть одно место под Казвином.
– Неизвестно,
на сколько времени придется ее увезти. И потом я все же уверен, что это не она.
И
Мирза-Якуб не возражал.
Манучехр-хан
вздохнул свободно: не предупредить Хосров-хана он не мог, но боялся неприятностей.
Этот русский посол! Манучехр-хан был осторожен. Истлевшими глазами цвета жидкой
пыли он посмотрел на товарищей и улыбнулся.
– Мирза-Якуб
всегда предполагает дурное, Хосров-хан – всегда хорошее. Я старик и сам не
ожидаю ни хорошего, ни дурного. Я только знаю, что человек, ожидающий дурного,
сам идет к дурному. Вы думали, дети мои, о шамхорце, но не подумали о
Диль-Фируз.
Оба
евнуха подняли на него глаза.
– Недостаточно,
чтобы шамхорец признал твою Диль-Фируз: нужно, по уставу, чтобы Диль-Фируз
признала тоже шамхорца.
Об этом
действительно не подумал Хосров-хан.
– Ты
знаешь ее лучше моего. И вот мой совет: ты покажешь ее шамхорцу, но она не
признает его.
|
