8
Вечером
Грибоедов писал письма: Нине, матери, Саше Одоевскому. Письмо к матери он отложил
в сторону. Отложил и письмо к Саше. Саша сидел в сибирском каземате, и нужно
было ждать случая – годы.
Потом он
принялся за письмо Паскевичу:
«Почтеннейший
мой покровитель, граф Иван Федорович.
Как
вы могли хотя одну минуту подумать, что я упускаю из виду мою должность и не
даю вам знать о моих действиях… Я всякую мелочь, касательно моих дел, довожу до
вашего сведения, и по очень простой причине, что у меня нет других дел, кроме
тех, которые до вас касаются… Вот вам депеша Булгарина об вас, можете себе
представить, как это меня радует: «…это суворовские замашки… Герой нынешней
войны, наш Ахилл – Паскевич Эриванский. Честь ему и слава. Вот уже с 1827 он
гремит победами». – А я прибавлю, с 1826. Впрочем, посылаю вам листочек в
оригинале. Я для того списал, что рука его нечеткая…»
И писал,
и писал, и писал.
Потом
остановился вдруг и приписал:
«Главное».
Подчеркнул
и разом:
«Благодетель
мой бесценный. Теперь без дальних предисловий просто бросаюсь к вам в ноги, и
если бы с вами был вместе, сделал бы это и осыпал бы руки ваши слезами…
Помогите, выручите несчастного Александра Одоевского… У престола Бога нет
Дибичей и Чернышевых…»
9
Сашка
проболел неделю. Его избили действительно довольно сильно.
Все эти
дни Грибоедов заходил к нему и подолгу сидел.
Мало-помалу
Сашка рассказал в чем дело, и дело было не так просто.
Здесь
была не только необразованность.
Сашка,
будучи казенным человеком, гулял по базару. Он не интересовался никаким товаром
и ничего не хотел купить, но приценивался ко всему.
Так он
ущупал рукою кусок какой-то ткани и поднял его с прилавка, чтобы посмотреть на
свет, для наблюдения. Может быть, он отошел шага на два с куском, так как у
самой лавочки было темновато. Он не собирался не то что стащить этот кусок, но
даже и купить его. Просто в рядах на Москве все барыни делали так же, самого
тонкого образования. По персиянской серости торговец закричал. Что он кричал,
Сашка не понял, но понял одно: торговец ругма-ругается. Сашка двинулся к
лавочке – положить кусок нестоящей материи и обругать лавочника.
Тут
разные шарабарщики закричали, и особенно много кричал сапожник, тощий, как
конь, тогда как Сашка даже не подходил близко к его лавочке, потому что от его
товару идет смрад и кругом грязь: обрезки и хлам.
В это
время подбежали двое сарбазов в длинных волосьях и враз ударили палками по Сашкиной
спине. Сашка сказал им, что он человек казенный, из русского посольства, и его
господин – главный, поставленный над всем здешним городом, а палочки их, может,
пройдутся по их же пяткам.
В ответ
на это сарбазы на чистом русском языке закричали ему: «Сволочь! Гнида московская»
– и уж стали бить его палками почем зря.
Шарабарщики
тоже начали его хлестать, кто чем, а он все стоял бодро.
Потом,
когда у него немного затуманилось ясное зрение, будто бы появился персиянский
офицер, который на чистом русском языке сказал сарбазам: «Это что? Это что
такое?» Потом он будто бы им сказал: «Не в очередь в караул» – и прибавил как
бы: «Хану доложу». Больше он не помнил ничего, а принесли его к дому сарбазы
уже чисто персиянского вида.
– Московская
гнида? – спросил Грибоедов.
И он
написал шаху предложение о выдаче Самсон-хана и употребил при этом половину титулов
шахских, что означало требование.
|
