8
Дело
перешло в духовный суд.
Якуб
Маркарян был собственностью шаховой. Собственность эту охраняла сила, более могущественная,
чем государство, шах и его сарбазы: шариат.
Старый
человек с крашеной бородой, невысокого роста, сидел в Тегеране для того, чтобы
охранять шариат. Имя его было Мирза-Масси.
Ему были
известны все повеления шариата, закона, под которым ходит сам шах.
Мулла-Мсех,
человек с бледным жирным лицом, человек святой жизни, служивший в мечети
Имам-Зумэ, был его правою рукою.
Когда
Иран нищал от войны и податей, наложенных кяфиром, Мирза-Масси молчал: это было
наказание Божие, наложенное на Каджаров, которые лицемерно подчинялись шариату,
но действовали исподтишка по-своему. Не он воевал с кяфирами.
Когда
жены Алаяр-хана перешли под русский кров, Мирза-Масси сказал: нечистые суки
ищут нечистых кобелей. Обе они были кяфирками. Мирза-Масси не одобрял обычай
брать женами кяфирок. Не он писал мирный договор с кяфирами.
Теперь
евнух, пятнадцать лет исповедовавший ислам, убежал к кяфирам, чтоб ругаться перед
безбородыми и безусыми, как он, кяфирами над исламом.
Мирза-Масси
и Мулла-Мсех сидели у шаха.
Не они
воевали, не они писали мирные договоры.
Но они
сидели над шариатом. Дело перешло в духовный суд.
В тот же
вечер шах услышал слово, которого долго не слыхал: джахат.
Он
ничего не возразил. Он хотел одного: освободиться от этих дел, которым не было
конца, освободиться от уплаты куру-ров – его хазнэ была полна, но кяфир и до
нее добирался, – забыть о кяфире, уехать в Негеристан, отдохнуть, руки
Таджи-Доулэт пусть успокоят его. Он был стар.
– И
все же, неужели джахат?
В тот же
вечер он уехал тайком в Негеристан с женою своей, своей дочерью Таджи-Доулэт,
без огласки.
Да.
Джахат.
В тот же
вечер уехал с юным Борджисом и всеми своими людьми за город доктор Макниль –
тоже отдохнуть, рассеяться немного, подышать чистым воздухом. Всего на один
день.
Джахат.
Священная
война.
Против
кяфира в очках. Священная война города против человека.
– Запирайте
завтра базар и собирайтесь в мечетях! Там вы услышите наше слово!
9
Самсон пообедал,
отер рукавом усы, пригладил бороду и послал за Борщовым.
Борщов,
хлипкий, с бегающими глазами, прибежал тотчас. Они заперлись.
– Вот
что, – сказал Самсон тихо, – людей завтра начинай готовить.
Послезавтра выступаем. Без шуму. Понял?
– Понял, –
сказал Борщов и качнул головой.
– Мы
в Мазендеран теперь пойдем. Там леса хорошие. Палатки все как есть захватить. Довольство
перевел уже.
– Есть
уже дестхат? – жадно и с пониманием спросил Борщов.
– Черта
им дестхат, – сказал Самсон и выругался. – Ихним не дадимся, сарбазов
на печку пошлем. Мало штыка, так дадим приклада. Нету никакого дестхату, дело
нерешенное, только вечером дело решится.
Дестхат
о выдаче Самсона с его батальоном лежал уже у Грибоедова, и Самсон знал об
этом.
– Ты
до вечера ничего людям не говори, – сказал Самсон, – слышь, Семен.
– Я
что ж, я ничего, куда ты, Самсон Яковлич, туда я. Вместе воевали, вместе по
уговору и лягем.
– Вот.
Самсон
подумал.
– Ты,
Семен, на меня не обижайся. Я знаю, что у тебя обида на меня.
Борщов
развел руками.
– Мало
чего бывало, так все не упомнишь.
– Я
эту гниду к чертовой матери услал. Пусть чешется об забор.
Самсон
говорил о Скрыплеве, которому Борщов завидовал. Борщов встал.
– Военное
дело. Обижаться нам не приходится. Вечером Самсон опять послал за Борщовым.
– Никому,
Семен, не говорил?
– Как
ты сказал, Самсон Яковлич. Только видно, что знают.
– Ну
так вот, никаких приготовлений не делай. Никуда мы пока что не выступаем.
– Что
так?
– Не
будет дестхату. Вот и все. Только вот что: здесь шум, может, будет.
Борщов смотрел
внимательно.
– Так
людям не баловаться.
– Как
скажешь, все одно, – сказал уклончиво Борщов.
– А
я говорю: не баловаться, – сказал Самсон и вдруг побагровел. – Из
казармы никого не выпускать. Слышь, Семен? Все отвечать будут. Запереть
казармы.
Он заходил
по комнате, топча сапогами ковры.
И давно
уже не было Борщова в комнате, а Самсон все ходил по коврам кривыми кавалерийскими
ногами в смазных сапогах, как баржа по мелководью.
Потом он
остановился, спокойно набил трубку, задымил и снова стал ходить.
Раз в
нерешительности он посмотрел на дверь и сунулся было в нее.
Потом
махнул рукой, сел и уставился на стену, на ковер с развешанным оружием.
Посмотрел на кривой ятаган, который ему подарил в прошлом году Хосров-хан, и на
свои кривые ноги.
– Ну
и что? – спросил он негромко. – Тебе какое дело? Ништо.
И нижняя
губа отвисла у него, как в обиде.
|
