8
Узкая
улица, очень похожая на уездный русский переулок, отделяла шахский дворец от
дома Самсон-хана.
Самсон
проснулся рано, как всегда. Он поглядел на спящую жену, сунул босые ноги в
туфли, надел синие форменные штаны и накинул халат. Бесшумно, чтоб не разбудить
жены.
Он
постоял над нею, посмотрел на спутанные черные волосы, на полуоткрытый рот, на
груди, золотистые и жирные, сунул трубку в бездонный карман и вышел на балкон.
Жена его
была халдейка.
Первую
жену, армянку, он убил за неверность и построил после этого из собственных
средств мечеть, а при ней содержал школу. Во искупление греха. Второй женой его
была побочная дочь грузинского царевича Александра. Через нее сносился Самсон с
царевичем, но не любил ее. Она умерла.
Тихо
шлепая туфлями, он прошел по коридору. Ноги у него были кавалерийские, с
выемкой, как буква О.
На
женской половине, хотя еще было рано, уже стрекотали дочки, и в дверь всунулась
женская голова с черной челкой до глаз.
Это была
любимая дочка Самсона, от первой жены, армянки. Тотчас дочка выскочила в коридор.
Узкий
архалук сползал у нее с плеч и стягивал их назад, на руках были браслеты с
бумажками. (На бумажках были написаны стихи из Корана.) Шелковые шаровары,
широкие, как два кринолина, едва держались на ее узких бедрах, и живот у нее
был голый.
Босыми
ногами, окрашенными в темно-оранжевую краску, почти черными, она юркнула к
Самсону. Дочка была модница.
– Застрекотала
стрекоза, ходит франтом, сапоги с рантом, – сказал ей Самсон
по-русски. – Спи, рано еще, – сказал он ей по-персидски и чмокнул ее
в лоб.
Черноглазая
дочка дотянулась до Самсонова лба, провела по нему рукою и юркнула на свою
половину.
Каждое
утро они так встречались.
Самсон
умылся тепловатой мутной водой у хрустального умывальника и с мокрыми волосами
вышел посидеть на край балкона.
Волосы у
него были длинные, с проседью. Длинные волосы – зульфа – один из признаков
военного сословия, Самсон подстригал их в скобку, как раскольники. С балкона
был виден переулок и четырехугольная внутренность двора.
На дворе
росли кипарисы в чехлах из пыли, подстриженные чинары и сох цветник.
Дед в
белой рубахе ходил по двору и подметал его.
– Яковличу, –
сказал он и мотнул головой.
Он был
старый раскольник, бежавший еще до Самсона в Персию. Самсон его взял к себе
дворником. Хан набил трубку и закурил.
– Много
будешь работать, дед, скоро помрешь, – сказал он равнодушно.
– А
я, смотри, тебя переживу, – дед был сердит. Самсон ухмыльнулся в бороду.
У
шахского гарем-ханэ, наискосок через переулок, сидели двое бахадеран, его
солдаты, и мирно спали.
Самсон
курил и смотрел на них. В этот ранний час солнце еще не пекло, и часовые спали
сладко.
Из
батальонных казарм, красного и длинного одноэтажного здания, с другой стороны
дворца, вышел офицер в высокой остроконечной шапке. Он приближался к Самсонову
дому и к часовым. Походка его была мерная и быстрая. Он был молод.
Самсон
окликнул его сверху:
– Астафий
Василич! С дежурства?
Это был
наиб-серхенг Скрыплев, недавно бежавший прапорщик. Он вытянулся перед ханом и
отдал честь.
– А
ну-ко, посмотри-ко, это твоей роты молодцы так шаха стерегут?
Скрыплев
подошел к спящим солдатам.
– Встать, –
сказал он резко. – Вы что, на часах или с бабами спите?
Часовые
встали.
– В
другой раз не в очередь на дежурство, – сказал Скрыплев. Часовой, старый
солдат, нахмурился. Но сон клонил его, и он ничего не ответил. Увидя Самсона,
они вытянулись. Самсон пальцем подозвал Скрыплева.
– Гоже, –
сказал он тихо. – Взбирайся-ка ко мне. Он курил и смотрел на молодого
офицера.
– Гоже,
да не очень, – сказал он, – люди на земли ушли, а этим завидно. Вот и
нос в землю.
На
летнее время он распускал батальон. У батальона под Тегераном была земля.
Холостые оставались в городе.
– Молодое
дело, Астафий Василич. Ты не тянись с людями. Ты выругай так, чтоб их мать
проняло, а потом одно слово скажи. Это легче людям.
– Слушаю,
ваше превосходительство. Прапорщик был слегка обижен.
– И
превосходительства эти забудь. Точно, что превосходительство, а ты
подполковник. Только что я сартип-эввель, а ты, выходит, наиб-серхенг. А я еще,
наприклад, вахмистр, а ты прапорщик. Тут превосходительства не замечается.
Молодые как справляются?
– Отлично,
Самсон Яковлич. Полковник Ениколопов ими весьма доволен.
Серхенг
Ениколопов был брат евнуха, Манучехр-хана, беглый русский поручик. Молодые были
дети дезертиров. Самсон отдавал их учиться в армянскую школу, и по окончании
учения им предоставляли на выбор: идти в батальон или учиться ремеслу.
– Харадж
исправный?
– Вполне
хорош.
– Ну
и хорошо.
– Самсон
Яковлич, – сказал почтительно наиб-серхенг, – люди беспокоятся.
– Чего? –
сказал Самсон и пыхнул дымом.
– Песельник
один говорил намедни, что едет русский посол сюда и якобы приказ у него имеется
батальон отсюда вывести. Якобы такой указ вам от его высочества послан.
Самсон
курил.
– А
ты этого песельника ко мне доставь, – сказал он, – я с ним поговорю.
Тебя ж попрошу дело людям, как случится, и самому толковать.
– Слушаю.
– Точно,
что сюда посол едет. Господин Грибоедов, старый знакомый. Это верно. И указ я
от шах-заде получил. И выходит, что песельник был прав.
– Слушаю, –
сказал Скрыплев и раскрыл рот.
– Только
та ошибочка, что указ не тот. Я фирман от Аббаса получил: за отличие, как я был
у него в кампанию военным советником, он дает людям наделы под Тебризом, на
выбор. Там земля лучше. Такой указ. А об выводе, так это песельник с головы
напел.
Скрыплев
улыбнулся.
По улице
шныряли мелочные торговцы, прошли, медленно пританцовывая, двое купцов. Рота
сарбазов, плохо одетых, небрежной походкой завернула из-за угла. Мальчишки
свистали и бегали.
– Ты
сегодня к Алаяр-хану будь. О джире напомни от меня. Он знает. Задерживают
джиру. Как справишься, обедать приходи. Дочки спрашивают, что ходить перестал.
И
прапорщик в остроконечной шапке с султаном – их пугались мальчишки и звали
ослиными хвостами – вытянулся перед ханским халатом.
Самсон
выколотил трубку и немного понурился. Он сказал Скрыплеву не всю правду. Фирман
Аббаса-Мирзы, полученный им вчера, действительно предоставлял наделы русским
бахаде-ранам в Адербиджане. Но в выписке из сообщения Абуль-Касим-хана
говорилось о том, что Вазир-Мухтар имеет тайное предписание вывести всех
русских и самого Самсона из Персии. Он сидел и молчал, смотря себе на ноги.
– Назарка
дурак выболтал. Повесить бы его за язык за бабий. Хараб.
«Хараб»
имеет много значений: дурная дорога, опустевший и развалившийся город, глупый
или больной человек.
– Хараб, –
пробормотал Самсон и вдруг вспомнил нос и рот Грибоедова. И очки. Рот был тонкий,
сжатый.
Самсон
скривился и вполголоса выругался.
Потом он
сплюнул и неторопливо пошел в андерун.
|
