17
Грибоедов
сидел у Мальцова. Они ходили теперь, в остатние дни, друг к другу в гости: с
третьего двора на первый. Это делало русскую миссию похожей на усадьбу, из
которой выезжают на зиму. Мальцов оставался в Тегеране для ведения дел.
Грибоедов
что-то говорил незначащее, когда послышался клекот марширующих солдатских ног и
звук барабана. Потом барабан замолчал, и слышны были только шаги. Вдруг
защекотал где-то невдалеке высокий голос:
Солдатская душечка…
И
подхватили ровно, по-солдатски, а шаги аккомпанировали:
Задушевный друг…
Грибоедов
вздрогнул. Он прислушался. Чайную ложечку, которую подносил уже к губам, так и
не поднес и, не обращая никакого внимания на Мальцова и доктора, вышел. Он
прошел в ворота, и казаки взяли на караул. Шли по улице сарбазы в парадной
форме. Шли они, не ловя ртом ворон, как персиянские сарбазы, а грудью вперед,
как русские гвардейцы. И в каком-то казачьем синем мундире, перехваченном
золотым кушаком, в высокой персидской шапке шел впереди, с обнаженною, как на
параде, саблей – командир. Густая канитель была у него на эполетах, как у
русского генерала.
Он
прошел мимо ворот легко и прямо и только глазом скосил на людей, стоявших в
воротах. Но он увидел Грибоедова, и Грибоедов увидел его.
Проходили
мимо солдаты, загорелые, молодые и старые. Один улыбнулся. Выправка у него была
превосходная. Прошли. Снова застучал барабан.
Так
прошел мимо него со своим батальоном Самсон. Попрощаться, спеть на прощанье.
В
смешном положении оказался Грибоедов.
Он не
вернулся во флигель к Мальцову, и чай его стыл там. Он прошел к себе, на задний
двор. Он стоял над закрытым чемоданом. Чемодан распирало от вещей.
Грибоедов
подумал и вдруг всунул ключик. Крышка отскочила, точно этого и ждала. Вывалились
две книги, второпях сунутые поверх белья. Он посмотрел на них, как на старых
знакомых, встретившихся в неудобное время. Одна из них была философия Джерандо,
другая – книжка «Вестника Европы». Он листнул для чего-то. «Игорь, или Война
половецкая, рассуждение П. С. Арцыбашева».
Он
поскорее зарылся в чемодан, вытащил какие-то бумаги. Пересмотрев, очинил перо и
сел писать.
Появилась
точность, которой давно не наблюдали в Вазир-Мухтаре: он сам написал отношение
к шаху, сам его порвал и написал другое.
Он требовал
немедленной выдачи Самсона Яковлева сына Макинцева, беглого российского
вахмистра, называвшегося Самсон-ханом.
Он более
не думал ни о Нессельроде, ни об Англии, не вспоминал о Петербурге, он думал о
беглом вахмистре. Книжки лежали на полу, и чемодан был раскрыт.
Уперся в
точку. Бродил, бродил, была и любовь, и слава, и словесность русская, и государство,
а остался беглый вахмистр. Было дело до него.
Он
отложил отъезд на день.
|
