5
Уже
дополз он, дотащился до Тифлиса, уже билась в истерике княгиня Саломе и плакала
тяжелыми бабьими слезами Прасковья Николаевна:
– Моя
вина, моя вина, Ниночка бедная…
Елиза
поднесла надушенный платок к карим грибоедовским глазам и вспомнила, как в молодости
Александр был дерзок, настойчив и чуть не добился всего и как гневался папенька
Алексей Федорович и велел ему носа к ним не казать.
Она не
плакала, но заскучала, затосковала и написала бешеное письмо Ивану Федоровичу:
«Радуйтесь, Jean, вот плоды вашей политики – не нужно прощать этих денег
персиянам, говорили вы, не нужно того и другого. И вот плоды – Александр
Грибоедов убит».
И
Паскевич, внезапно ощетинясь, ударил кулаком по столу, когда получил известия –
и письмо Елизы – и крикнул, храпя и брызгаясь, Сакену, и полковнику Эспехо, и
Абрамовичу:
– Взять
пять батальонов, тыловых, вести в Персию. План турецкой кампании меняю. Корнет,
зовите Карганова – в Грузии восстание. Взять батальон для усмирения. Пороть
сволочей. Вздернуть по мулле в каждой деревне!
И только
потом вспомнил, что это ведь Грибоедов, Александр Сергеевич убит, – как же
так, и не воевал, штатский человек, а вот – убит.
– Англичане! –
рявкнул он. – Позвать сотника Сухорукова! Аббасу написать, если не приедет
сам, я пойду на Каджаров. И что шах англичанами подкуплен.
Уже
горели деревни в округе Горийском и в округе Телав-ском и бунтовала Ганжа. И
приняли на себя команду восстанием помещики князья Орбелиани, Тархановы,
Челокаевы.
– Посол
убит в Тегеране, Персия соединяется с Турцией, царевич Александр идет в Грузию!
Но был
остров, которого не касался Вазир-Мухтар, который он обходил. Остров был в
Тебризе, в доме Макдональда, в верхнем этаже, в комнате Нины.
6
Толстая
Дареджана рассказывала ей по вечерам о том, как княгиня Саломе была молода – и
князь, только увидав ее, в один вечер на ней женился. Она чесала Нине волосы,
как в детстве, и мало говорила об Александре Сергеевиче. Письма становились
реже. Может быть, он забыл о ней, может быть, дел было много. Леди Макдональд
была с нею ровна, иногда разговоры ее были шаловливее, чем надо бы. Английские
журналы были скучны. Местопребывание ее было по видимости в Тебризе, и
настоящая жизнь в Тегеране. А писем не было.
Только
однажды что-то замешалось в доме. Полковник не вышел к обеду, у леди были красные
пятна на щеках, ей нездоровилось.
Потом
полковник попросил ее спуститься к нему в кабинет. Нина взглянула в круглые,
тусклые глаза Дареджаны и пошла.
Полковник
Макдональд встретил ее на пороге и поклонился глубоко. Он усадил ее, и Нина
вдруг заплакала. Потом она отерла слезы и улыбнулась полковнику. Макдональд
сказал спокойно:
– Ваш
супруг, миледи, нездоров. Он писал мне, что просит вас отправиться в Тифлис и
ждать его там. Он рассчитывает прямо из Тегерана ехать в Тифлис и там с вами
встретиться.
Помолчали.
– Покажите
мне его письмо, – сказала тогда Нина и протянула руку.
Макдональд
не глядел на нее.
– Простите,
письмо было совершенно деловое, только приписка касалась вас, и я должен был
приложить его к своему отношению в правление Ост-Индской компании.
Нина
встала.
– Я
не понимаю вас, вы отсылаете, полковник, письма, касающиеся женщины, в какую-то
компанию.
Полковник
развел руками.
– Пока
я не получу письма от моего мужа, – сказала Нина, – я не уеду отсюда.
Если я вас обременяю…
Снова
поклонился ей глубоко полковник. Придя к себе, Нина полежала с полчаса, Дареджана
вязала чулок.
Нина
написала письмо. Она несколько раз закрывала глаза, пока его писала. Письмо она
послала с курьером в Тегеран.
Очень
тихо стало в ее комнате с этого дня. Она более не выходила к обеду, обед
подавали ей в комнату. Что-то происходило вокруг комнаты, кто-то по ночам не
давал ей спать, садился рядом, говорил с нею. Дареджана молчала.
Через
неделю Дареджана сказала ей, что какой-то купец из Тифлиса спрашивает
позволения взойти к ней.
Незнакомый
старый армянин подал ей письмо. Косой почерк матери был на конверте.
Она
держала письмо в руках, как руку матери.
Княгиня
Саломе просила ее приехать в Тифлис, Александр Сергеевич разрешает ей. Он писал
в Тифлис, княгине Саломе.
Нина
стояла перед незнакомым стариком и смотрела на него спокойно.
Александр
Сергеевич писал полковнику Макдональду, писал княгине Саломе, распоряжался ею –
и только ей ничего не писал. С нею он молчал, ее обходил.
Слезы у
нее покатились, круглые, готовые, она их не утирала.
Вечером
Дареджана стала укладываться.
– Сахар
продавать? – спросила она Нину.
– Сахар?
– Три
пуда сахару осталось.
– Пока
я не получу письма от него, я никуда не поеду, – сказала Нина.
Дареджана
не возражала и укладывалась. Сахар продали. Тринадцатого февраля подали коляску
с крыльца. Нина, одетая, покорная, ждала уже. Макдональды ее провожали,
полковник поцеловал ей руку. Она не сказала ни слова.
Дареджана
хлопотала, возилась. Английские офицеры и конвой отдали Нине честь.
– Трогать? –
спросили у нее. Но она не ответила.
Александр
Сергеевич был где-то близко, хитрил, таился, прятался от нее.
Нина
Грибоедова с этого дня стала молчаливой. В Тифлисе родился у нее мертвый
ребенок.
|
