7
В три
недели Мальцов успел во многом.
Его
приходили изучать каждодневно разные министры. И он так привык ругать
Грибоедова, что редко уже опоминался, он уже не мог вспомнить отчетливо, с чего
это началось.
Наконец
пришел совет от Аббаса-Мирзы отпустить его. Шах дал ему прощальную аудиенцию.
Полуторапудовая одежда висела в хазнэ, министры занимались своими делами в
домах своих, кто пил шербет, кто писал отчеты и приказы. Мальцова обыскали в
кешик-ханэ, два ферраша надели ему красные чулки. Манучехр-хан ввел его в
небольшую комнату, и шах выслушал довольно терпеливо вторую речь Мальцова.
Она
отличалась от первой некоторой поэтичностью стиля. Мальцов чувствовал себя
свободнее. Он даже щегольнул. Шаха назвал опорою звезд, трон его – львом, на
котором отдыхает солнце, Вазир-Мухтара – волом, который истоптал жатву дружбы.
Фетх-Али даже изъявил сожаление, сказал, что грустно ему расставаться с
Мальцовым, пусть Мальцов остается Вазир-Мухтаром при нем. Тут Мальцов тоже
немного погрустил, но сообщил, что без его объяснений величественный племянник
Фетх-Али-шаха, пожалуй, не поймет причин печального недоразумения, так что
лучше уж будет ему, Мальцову, отправиться туда. Племянник его послушает.
Титул
Николая был «величественный дядя», но Мальцов заодно уж назвал его племянником.
Шах
прислал к вечеру ему ужин из своего андеруна, и гулям-пишхедмет просил Мальцова
от шахского имени не забыть особенно рассказать об этой милости своему
правительству.
Наутро
получил он подарки: две истрепанные шали и клячу, которая еле передвигала ноги,
думая, что ведут ее к живодеру.
Представитель
российского правительства уехал на этой кляче ходатайствовать об опоре звезд.
Отъехав,
он вдруг подумал, что Паскевич, чего доброго, опять пошлет его в Персию, нарочно
может послать, и решил тотчас же, как прибудет, писать двум теткам в Петербург,
чтобы они хлопотали за него у Нессельрода.
Голова у
него немного тряслась. На второй день, когда ничего с ним не приключилось дурного,
он, размыслив, решил более не вступать в государственную службу, а основать в
Петербурге какую-нибудь мануфактуру на наследственные деньги или заняться
литературою.
«Сочинения
Ивана Мальцова», – подумал он, приободрившись. Или: «Большая Мальцовская
Мануфактура».
Но,
поймав себя на этом успокоении, он сунулся в кибитку и решил, пока не доедет до
Тифлиса, не предаваться свободным мыслям. О Грибоедове и докторе Аделунге он не
хотел вспоминать, и это ему удавалось. В дорожной тряске Вазир-Мухтар
становился сомнительным, как дурной сон. Это было очень давно, это был какой-то
эпизод из древней истории, от которого он убегал.
8
А
Вазир-Мухтар перегнал Мальцова. Он полз, тащился на арбах, на перекладных, по
всем дорогам Российской империи.
А дороги
были дурные, холодные, мерзлые, нищих было много, проходили по дорогам обтрепанные
войска. А он не унывал, все ковылял, подпрыгивал на курьерских, перекладных, в
почтовых колясках. Фигурировал в донесениях.
А
Петербург и Москва были заняты своими делами и вовсе не ждали его.
А он
все-таки вполз нежданным гостем в Петербург и в Москву. И там строго был
распечен графом Нессельродом Вазир-Мухтар. И опять превратился в Грибоедова, в
Александра Сергеевича, в Александра.
9
Отношение
графа Нессельрода графу Паскевичу № 527. 16 марта 1829 года.
«Отношение
в. сиятельства государь император изволил читать с чувством живейшего
прискорбия о бедственной участи, столь внезапно постигшей министра нашего в
Персии и всю почти его свиту, соделавшихся жертвою неистовства тамошней черни.
При
сем горестном событии е. в. отрадна была бы уверенность, что шах Персидский и
наследник престола чужды гнусному умыслу и что сие происшествие должно
приписать опрометчивым порывам усердия покойного Грибоедова, не соображавшего
поведения своего с грубыми обычаями и понятиями черни тегеранской, а с другой
стороны, известному фанатизму и необузданной сей самой, которая одна вынудила
шаха и в 1826 году начать с нами войну.
Сопротивление
мятежникам, сделанное персидским караулом, бывшим у министра Грибоедова,
немалое число людей из сего караула и из войск, присланных от двора, погибших
от народного возмущения, служат, по-видимому, достаточным доказательством, что
двор персидский не питал никаких против нас враждебных замыслов.
Опасение,
однако, мщения России может заставить оный приуготовиться к брани и внять
коварным внушениям недоброжелателей Каджарской династии.
При
настоящем положении дел нельзя не ограничиться приездом сюда Аббаса-Мирзы или
другого из принцев крови с письмом к государю императору от шаха, в коем
объяснена была бы невинность персидского правительства в гибели нашей миссии.
Если
бы от персиян, при получении в. с. сего отношения – моего, не был еще сделан
решительный шаг касательно отправления сюда кого-либо из принцев крови, то е.
и. в. угодно, чтобы вы отозвались к Аббасу-Мирзе, что высочайшему двору известно,
сколь далеко персидское правительство от малейшего участия в злодеянии, совершившемся
в Тегеране, г. и. соизволяет удовольствоваться токмо приездом сюда Аббаса-Мирзы
или принца крови, дабы в глазах Европы и всей России оправдать персидский двор.
Коль
скоро кто-либо из сих особ прибудет к вам, то е. в. благоугодно, дабы поспешнее
был отправлен в СПб. самым приличным образом; между тем вы пришлите сюда расторопнейше-го
курьера с предварительным о том уведомлении и с ним же известите губернаторов
по всему тракту о приуготовлении нужного числа лошадей для посольства.
Отсрочку
платежа 9 и 10-го куруров г. и. совершенно предоставляет благоразумию вашему».
Частное
же письмо графа Нессельрода графу Паскевичу было отправлено и ему и русскому
послу в Лондоне князю Ливену, в копии. Паскевич извещался о гневе императора.
«Каково бы ни было справедливое и высокое уважение императора к генералу,
государь порицает его последние поступки, письмо к его высочеству Аббасу-Мирзе,
содержащее инсинуации. Какими глазами посмотрит на эти письма господин
Макдональд, который столь дружественно и честно к нам расположен, что без
английского паспорта велел даже не выпускать ни одного русского из
Тебриза, – дабы оградить их, конечно? Не сообщит ли он эти документы
своему правительству, что, несомненно, возбудит ревность и подозрительность
лондонского кабинета?»
Генерал
Паскевич должен был передать все персидские дела князю Долгорукову. Князь Кудашев
посылался в Тебриз для переговоров с Аббасом. Пока же Паскевич должен был
удовлетвориться присылкою извинения – буде принц крови не приедет, достаточно и
какого-либо вельможи, все равно какой крови. Кровь не важна. Покойный министр
Грибоедов сам был во всем виноват, согласно ноте его величества Фетх-Али-шаха
Каджарского. Династия Каджаров есть законная династия, и генерал Паскевич
должен ее уважать. Мерами по подавлению возмущения в Грузии император
оставался, впрочем, доволен.
Так
получили строгий выговор генерал Паскевич и полномочный министр Грибоедов. Карьера
Вазир-Мухтара была испорчена. Собственно говоря, если бы он был жив, это было
бы равносильно отставке.
|
