ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
1
Вазир-Мухтар
продолжал существовать.
Кебабчи
из Шимрунского квартала выбил ему передние зубы, кто-то ударил молотком в очки,
и одно стекло вдавилось в глаз. Кебабчи воткнул голову на шест, она была много
легче его корзины с пирожками, и он тряс древком.
Кяфир
был виноват в войнах, голоде, притеснениях старшин, неурожае. Он плыл теперь по
улицам и смеялся с шеста выбитыми зубами. Мальчишки целились в него камешками и
попадали.
Вазир-Мухтар
существовал.
Правую
руку с круглым перстнем тащил, крепко и дружески пожимая ее единственною левою
рукою, лот – вор. Он поднимал ее изредка и сожалел, что рука была голая и не
сохранилось хоть лоскута золотой одежды на ней. Треуголку напялил на себя
подмастерье челонгера, она была слишком велика и опускалась до ушей.
Сам же
Вазир-Мухтар, в тройке с белокурым его слугою и каким-то еще кяфиром, привязанный
к стае дохлых кошек и собак, мел улицы Тегерана. Их тащили, сменяясь, на палке
четыре худых, как щепки, персиянина. У белокурого была обрублена одна нога, но
голова была совершенно целая.
Вазир-Мухтар
существовал.
В городе
Тебризе сидела Нина и ждала письма.
Матушка
Настасья Федоровна перешла из будуара в гостиную и там говорила гостье, что
Александр не в нее пошел: с глаз долой, из сердца вон, забывчив.
Фаддей
Булгарин, склоняясь над корректурою «Пчелы», правил: «…благополучно прибыв в
город Тегеран, имел торжественную аудиенцию у его величества. Первый секретарь
г. Мальцов и второй секретарь г. Аделунг в равной мере удостоились…»
2
Мальцов
стоял посередине комнаты и старался не смотреть на свои широкие штаны. Комната,
хоть и в шахском дворце, была довольно бедная; малая, но чистая.
Зилли-султан,
толстый, бронзовый, разводил руками и, не глядя в глаза, низко склонялся перед
сарбазским мундиром. Горесть его была большая, и он был действительно растерян.
– Mon
dieu[91], –
говорил он и подносил руку ко лбу, – mon dieu, я, как узнал, бросился усмирять,
но меня изругали, стреляли в меня, – и шепотом, сделав страшные глаза: – Я
боялся за его величество – дворец был в опасности, – Я потерял голову, я
бросился защищать дворец его величества. Это бунт, ваше превосходительство…
Аллах!
Мальцов
вовсе и не был превосходительством.
– Ваше
высочество, я понимаю вас, – сказал Мальцов, – эти народные волнения…
Будьте уверены, ваше высочество, что я ценю… Единственная просьба к вашему
высочеству – отпустить меня немедля в Россию, чтобы я мог засвидетельствовать…
Печальное недоразумение… Народное волнение…
Зилли-султан
притих и, склонив несколько набок голову, наблюдал за человеком в широких
штанах. Потом он спохватился:
– Через
три дня, ваше превосходительство. Через три дня. Вы понимаете сами: чернь…
cette canaille[92].
Необходимо подождать три дня. Все, что вам угодно, найдете вы здесь. Эти
ферраши будут охранять спокойствие вашего превосходительства…
И ушел.
Ферраши стояли у дверей. Мальцов подождал и – высунул нос. Он оглядел их,
улыбнулся, зазвал. Один понимал по-французски.
– Прошу
вас, – сказал Мальцов, – вот тут на мелкие расходы…
Он
вытащил перед самым их носом пакет с ассигнациями и всунул тому и другому по
пачке. Взяли, конечно.
– Прошу
вас, – сказал Мальцов, – вы понимаете? Мне нужно узнать. Мне нужно
было бы узнать, что обо мне говорят. И каждый раз… – он прикоснулся
пальцем к пакету.
|
