6
Ежеминутно
уходит из жизни по одному дыханию.
И когда
обратим внимание, их осталось уже немного.
Саади.
Гюлистан
Ночью он
дал себе отпуск.
Так было
на Востоке, где торгуются для вида, а между тем высоко ценят каждый час лени и
хорошо проведенную ночь. Он привык так жить, и здесь, вероятно, был секрет,
почему его тело было молодо, а лицо старело.
Он
творил вечерний намаз, сидя в чужих, но мягких креслах, вытянув длинные ноги в
туфлях, прихлебывая кофе.
Сашка
был вежлив и не говорил ни слова. Заговори он, Грибоедов все равно ему ничего
не ответил бы.
Он гнал
от себя Нессельрода, гнал от себя Фаддея, Леночкины глаза, ноги танцовщицы.
Гнал от
себя встречу с Пушкиным, разговор о нем.
Он давал
себе отпуск.
Но глаза
возвращались, возвращались Нессельрод и Пушкин, и опять в совести начинало
пробиваться какое-то неоткрытое воспоминание.
Счеты не
сводились.
И он
закрыл глаза и стал медленно читать по памяти стихи Саади, утешавшие его не
мыслями, но звуками:
Хардам аз омр миравад нафаси,
Чун негах миконам наманд баси.
«Ежеминутно
уходит из жизни по одному дыханию. И когда обратим внимание, их осталось уже
немного». Сашка лег спать.
Хардам аз омр…
Счеты
сводились.
Был
младенческий секрет, о котором он забывал утром: уткнуться лицом в подушку,
тогда начинались переходы верблюдов по свежим белым горам.
Они
сменялись лицами, из которых ни одно не было знакомо, лица – сном.
Он
ненавидел крикливых любовниц, лишавших его этой ребячьей радости и по большей части
любивших болтать в постели.
Крикливый
пол ничего не понимал.
Хардам аз омр…
– Ежеминутно
уходит из жизни…
7
Нумерной
принес завтрак и удалился, первое столкновение постояльцев с чужим лицом.
Потом он
снова постучал в дверь.
Грибоедов
терпеть не мог нерасторопной прислуги.
– Войдите.
Никто не
входил.
Он сам
открыл дверь. «Свинья», – хотел он сказать. Его приветствовала водянистая
улыбка и глаза, выразительные, как морская вода.
В его
дверь стучался доктор Макниль. Он стоял перед ним с тем выражением лица,
которое называлось в тебризской миссии улыбкой, и молчаливо говорил Грибоедову:
– А
вот и я.
Грибоедов
позеленел. Он постоял перед англичанином, загораживая вход.
Вдруг он
развеселился.
«Вот и
тебя черт принес», – подумал он с вежливой улыбкой и сказал по-английски:
– Какая
встреча! Рад вас видеть, дорогой доктор. Грибоедов придвинул кресла и,
по-английски сберегая слова в разговоре, молча указал на завтрак.
Но
англичанин отказался от завтрака. Он прикоснулся жестом доверия к рукаву
Грибоедова, как к камню, и произнес тихо и весело:
– Я
ваш сосед. Рядом.
– Как
странно. Когда вы успели, доктор?
И
подумал по-русски: «…сидел бы себе в Тебризе».
– Меня
послал лорд Макдональд, – ровно сказал англичанин, – с поручением
ходатайствовать о наградах некоторых чинов нашей миссии.
Макдональд
был английский посол в Персии.
– Так
вас ведь уже наградили, доктор…
За
посредничество при заключении Туркменчайского договора английская миссия была
награждена орденами.
– Свыше
меры, – скучно ответил доктор. – Но забыли препроводить бумагу
королевскому правительству с просьбою позволить ношение орденов в
Великобритании. Без этого они недействительны.
– И
поэтому вы скакали из Тебриза в Петербург?
– Вы
знаете, мистер Грибоедов, то высокое значение, которое лорд Макдональд придает
орденам. Полковник и леди шлют вам свои лучшие приветы.
– Я
благодарен полковнику и леди.
– Ваша
Москва – превосходный город, – сказал англичанин без всякого выражения,
как говорят учителя в школах. – Петербург меня радостно удивил своим
гостеприимством. Мистер Нессельрод отличается любезностью и широтой взглядов.
Он один из величайших государственных умов России.
– Он
болван, – сказал вдруг громко Грибоедов и покраснел.
– A
bold man[17].
И потряс
головой с видом живейшего согласия.
– Вы
счастливы, – сказал равнодушно доктор Макниль, – имея такую родину, и
такая родина счастлива, имея таких людей.
– Вы
кажетесь усталым, доктор, и говорите подряд все комплименты, какие знаете.
– Я,
кажется, действительно устал, мой милый друг, – поглядел на него морской
водой доктор. – Путешествие по таким пространствам и по таким ничтожным
поводам. Что мне Гекуба?
– Вы
цитируете Гамлета?
– У
каждого англичанина есть право на сумасшествие, – сделал доктор
гримасу. – У других наций, впрочем, тоже.
Англичанин
говорил ровным голосом, не задумывались над ответами. Взгляд его не выражал
решительно ничего. Сюртук, слишком обтягивавший, и тугие воротники были,
пожалуй, дурного вкуса, но в Тебризе и Тегеране это было незаметно. Там со
своими клистирами, припарками и порошками слонялся он целыми днями по гаремам
шаха и Алаяр-хана в Тейрани. Там он притирал и кормил слабительными всех этих
бесчисленных жен, и Макдональд, умелый временный посланник, терпел его.
Россия
завоевывала Восток казацкой пикой, Англия – лекарскими пилюлями и деньгами.
Безвестный лекарь Гюзератской компании, вылечив счастливо одного из
индостанских державцев, доставил Англии те владения, которые потом выросли в
Ост-Индию. Макниль колдовал над шахскими женами в Персии. Он совершенно
вытеснил в гаремах персидского хаким-баши с его сладкими фантастическими
пилюлями.
Теперь
он казался недовольным, и это смягчало Грибоедова.
– Я
говорю с вами как частное лицо, – говорил доктор, будто читал
приходо-расходную книгу. – Я прошу вас обратить на это внимание. Я вас не
задерживаю, дорогой Грибоедов?
Грибоедов
посмотрел на часы. У него оставался час времени. Он был приглашен на экзамен в
Школе восточных языков, что была при Иностранной коллегии.
– Вы,
вероятно, торопитесь на торжественный экзамен в Восточном университете, –
сказал англичанин, – я имел особую честь получить туда приглашение, но я
простужен, и это лишает меня счастья присутствовать на публичных торжествах, а
мое невежество в языках делает меня там бесполезным.
Грибоедов
сморщился.
«Кого
только не приглашают на все эти экзамены, только будь иностранец».
– Я
тоже не большой охотник до этой чести, тем более что этот Восточный университет
– вовсе не Оксфорд.
Англичанин
улыбнулся самой неопределенной улыбкой.
– А
вы знаете, – спросил Грибоедов, – наш казак Платов – почетный доктор
вашего Оксфорда?
– Кто? –
спросил Макниль, и лицо его стало опять неподвижно.
– Платов, –
улыбнулся Грибоедов, – Платов, казачий атаман, лорд казачий.
Макниль
вспоминал.
Наконец
он раскрыл слегка рот и мотнул головой.
– Вы
правы. Я помню. Я его четырнадцать лет назад видел в Париже. На нем были бриллианты,
на сабле, на мундире и где-то еще. На казацкой шляпе. Платов. Я забыл его имя.
Это был русский Мюрат.
«Вот и в
Париж он таскался».
– Он
был столь же мало Мюратом, мой милый доктор, как вы – Гамлетом. Он был казак и
вместе доктор прав Оксфордского университета.
Но
англичанин и с этим согласился. Грибоедов смотрел на него.
Хотел ли
Макдональд освободиться от своего лекаря и поэтому гонял его по пустякам из
Тебриза в Петербург? Или сам лекарь, чего доброго, надумал проситься на русскую
службу? Ибо не могло того быть, чтоб единственно из-за дурацких орденов он
прибыл в Петербург. Но с англичан, однако же, это могло статься.
Английская
легкая хандра угнетала лекаря. Он казался откровенным и сказал нечто постороннее:
– Я
не учился в Оксфорде, я кончил медицинскую школу. Меня заставила удалиться на Восток
любознательность.
Он
ухмыльнулся. Грибоедов ждал спокойно.
– Но
я долго думал: чего ищете на Востоке вы? Вы удивляетесь моей откровенности? Я
врач. Восток привлекает стариков вином, – говорил лекарь, –
государства – хлопком и серой, поэтов – гордостью. Они горды своим изгнанием,
хотя обыкновенно при этом их никто и не думал изгонять. Наш несчастный лорд
Байрон погиб по этой причине.
– Байрон
погиб более по вине ваших и его соотечественников. Вы слишком сегодня порочите
передо мною Восток, – сказал Грибоедов.
Англичанин
пожевал губами.
– Вы
правы, – кивнул он равнодушно, – я слегка преувеличиваю. У меня
сегодня ностальгия.
Он
брезгливо оглядел нумер.
– Меня
никто не просил говорить вам то, что я вам скажу. Примите это во внимание. Это
не входит также в мои обязанности. Просто, когда два европейца встречаются
среди дикарей, они обязаны оказывать друг другу услуги.
Грибоедов
терпеливо кивнул.
– Я
лечу уАлаяр-хана его жен. Англичанин закурил сигару.
– Я
вас не беспокою? Это дурная привычка, от которой трудно отделаться. Это гораздо
лучше, впрочем, чем ваша водка.
От нее
болит голова и происходит желудочная колика. Граф Сегюр или кто-то другой
утверждает, что Наполеон проиграл вам кампанию из-за вашей водки. Его солдаты
погибали от нее, черт ее возьми.
Тут
только Грибоедов заметил, что англичанин слегка пьян. Он говорил слишком ровно,
как бы читая свои трезвые мысли, и был многословен. Его, видимо, мутило, ровно
и непрестанно.
– Итак,
я лечу этих жен, и эти леди мнительны. Они не любят клистиров – они
предпочитают пилюли на сахаре albi и розовом экстракте. Но пилюли вообще мало
помогают. Предупреждаю: эти леди мнительны, – а их мужья несчастливы и
ищут причин несчастья, вот что я хотел сказать.
– Кто
же, по-вашему, виноват? – спросил Грибоедов.
– Наше
положение не лучше вашего, – медленно ответил Макниль. – Мы должны
облегчать персиянам и вам расплату по вашему миру. Я знаю вас и знаю персиян.
Мы ничего не выиграем и многим рискуем.
– Хотите,
я скажу вам, что вы выиграете? – любезно сказал Грибоедов.
Англичанин
подставил ухо.
– Красную
медь, – лукавил Грибоедов, – хорасанскую бирюзу, серу, оливковое
масло…
– Оставим
этот разговор, дорогой Грибоедов, – сказал серьезно Макниль, – мне
надоела Персия, и я хочу просить о переводе. А вам, кажется, Персия в этот раз
понравилась?
Он
посмотрел на часы и встал наконец. Грибоедов ждал.
– Еще
один дружеский вопрос. Я давно не был в России. Ваш Нессельрод – любезный государственный
ум, но получить какой-нибудь вкус от его разговоров я не сумел. Он слишком для
меня тонок.
Грибоедов
захохотал.
– Браво,
доктор!
– Я
люблю ясность. У нас есть Ост-Индия. До сих пор я думал, что другой Ост-Индии
нет и быть не может, – англичанин дохнул на него табаком, – но у вас
великолепная природная конница – киргизы – и если вы захотите немножко…
углубиться… И с другой стороны, почему бы вам в самом деле не устроить своих
колоний? Мальта на Средиземном море против нас была тоже недурная мысль
императора Павла. Вот в чем вопрос. А Нессельрод так тонок, и все здесь так молчаливы…
Потом он засвистал марш и махнул рукой:
– Мы
еще увидимся до Тебриза. Вы ведь поедете в Тебриз?
Грибоедов
ответил ему:
– Я
не поеду в Тебриз, но, дорогой доктор, я сейчас поеду со двора, на экзамены.
Макниль
был доволен.
– А
я на смотр. У вас война, экзамены, смотры. У вас весело.
Они
вышли вдвоем на Невский проспект. Коляски носились, тросточки мелькали.
– Bond-street! –
сказал Макниль. – Можно вам позавидовать, что вы здесь остаетесь. Здесь
так весело! Думать некогда!
|