ГЛАВА ВОСЬМАЯ
1
Самсон-хан
выдавал дочку замуж за наиб-серхенга Скрыплева.
Хоть он
и был исламского закона, хоть любимая дочка мало отличалась от других ханских
дочек, но все же у него была в доме некоторая свобода, в противность
персиянским обычаям. Обед, например, был общий, и, если к Самсону приходили его
подчиненные, дочки не вскакивали и не удалялись тотчас же в андерун, а только
закрывали лицо чадрами. Есть было неудобно, а чадры скоро сползали с лиц.
Его
никто не осуждал, он был на особом положении.
Прапорщик
Скрыплев скучал без женщин. Самсон часто звал его к обеду, и так случилось, что
прапорщик, раз оставшись с ним наедине, вдруг заикнулся, вдохнул воздух и потом
уже сразу, с военной храбростью сказал:
– Ваше
превосходительство, разрешите у вас попросить руки любезнейшей Зейнабы.
Самсон
усмехнулся, потом тронул пальцами бороду и оглядел прапорщика.
Прапорщик,
несмотря на загар, был белобрысый, и Самсон согласился.
– Только
я тебе скажу так: здесь баб много, здешний обычай срамной. Тут тебе и агда, тут
тебе и сига.
«Агда» –
было звание постоянной жены, «сига» – временной жены, по контракту «отдававшей
страсть свою на служение такого-то за сумму такую-то на срок такой-то».
Контракт по-персиянски – сига, и законтрактованных жен звали поэтому сига.
– Я,
конечно, сам, – сказал Самсон, – здешнего закону, но я для дочки
своей ни на агдов, ни на сигов не согласен.
Оказалось:
прапорщику не нужно было ни агдов, ни сигов. Это было ему непривычно.
– Теперь
дело такое. Не хочу, чтоб дочка моя жила нужно. Я приданое ей справлю.
Прапорщик
встрепенулся и пробормотал:
– Верьте,
Самсон Яковлевич, что я вовсе и в мыслях не…
– Ладно, –
махнул рукой Самсон и вдруг согнулся, подумал несколько.
Невесело
он поглядел на прапорщика и даже слишком откровенно. Потом, так подумав, пожевав
крепкими губами, он усмехнулся:
– А
как у тебя достаточной квартеры нет, так я дом свой надвое разгорожу – живите в
другой половине. Вот и ладно. И хорошо.
Самсону
не хотелось, видимо, отпускать от себя черноокую модницу.
– Я
тесть легкий, – сказал он, – живите, как хотите. Не бойся, мешаться
не стану, Астафий Василич. А помру, твой дом будет. Только ты скажи мне, ты
православного закону, а дочка моя – исламского. Венчать-то как же?
Прапорщик,
оказалось, вовсе об этом не думал.
– Ничего, –
сказал Самсон, – мы вас сперва по-исламскому окрутим, а потом
по-православному обернем. Ладно, это можно. Это ничего.
Самсон-хан
пошел к Алаяр-хану приглашать его на маджлес-ширини.
Подали
завтрак, конфеты, шербет, кальяны.
Алаяр-хан
был неприятно сладок. Были счеты между ними. Почем знать, предстояли, может
быть, большие дела. Самсон-хан с его багадеранами был все же караульщиком
Каджаров. Поэтому – они были приятели.
– Самсон-хан,
или тебе не нравится этот нуни-ширин? Увы. Он, кажется, действительно недостаточно
сладок. А маскати? Может быть, они неприятно пахнут?
– Свет
совета, – сказал ему Самсон-хан, – простите меня: я не привык к
сладостям, а к тому же дома я недавно поел.
Алаяр-хан
мотал черной бородой.
– Обмакни,
лев битвы, по крайней мере, палец в соль, – сказал он медленно и
важно, – и ты докажешь мне тем, что любишь меня.
Самсон
погрузил заскорузлый палец в золотую солонку и облизнул.
– Теперь
я убедился, что ты любишь меня.
И Самсон
пригласил приятеля на маджлес-ширини, первый день свадьбы.
Он
побывал также у евнухов.
Хосров-хан,
черноволосый, безбородый, похожий на молодую женщину, жил, как и его товарищи,
при дворце.
Пушистые
ковры, как трава, приминались под ногами, золотые сосуды стояли на маленьких
столиках, и хорасанские ткани по стенам развешаны были так, что разноцветные
стекла казались той же тканью, только светящейся.
У хана
был женский голос, женские белые руки в перстнях. Подведенными, томными глазами
он смотрел на крепкую бороду Самсона.
Он был
оскоплен в раннем детстве, и мужская память еле в нем бродила; он был большой
любитель лошадей. Он любил объезжать их, покупал для них лучшие сбруи,
серебряные. Конюшни его были не хуже шахских. И с Самсоном у этой амазонки были
разговоры о лошадях, о статях, мастях, о сбруях. Случалось им менять лошадей.
Услышав
о свадьбе, Хосров-хан улыбнулся и со всем изяществом поздравил. Он непременно
придет. Зейнаб, говорят, звезда всех девушек.
Манучехр-хан,
полный, гладколицый старик, принял Самсона величаво. Брат его был в подчинении
у Самсона, но старик терпеть не мог свадеб, потому что был скуп до невероятия.
В его покоях стояли тяжелые сундуки, крытые мехами, но покои пахли пустотой,
старческой затхлостью, смешанной с запахом сухих померанцев.
А
Ходжа-Мирза-Якуб, как всегда, спокойно и без выражения приветствовал Самсона.
Гладкий,
как доска, с черными мохнатыми бровями, с сухим ртом, с нежной кожей, он всегда
так встречал людей. И мысли его были неизвестны.
|
