 Увеличить |
Глава шестая,
которая, пожалуй доказывает сообразительность башки
После полудня того же самого рождественского сочельника 1823
года какой-то человек довольно долго прохаживался по самой пустынной части
Госпитального бульвара в Париже. Казалось, он подыскивал себе квартиру и,
видимо, предпочитав самые скромные дома этой пришедшей в упадок окраины
предместья Сен-Марсо.
В дальнейшем мы узнаем, что этот человек действительно снял
комнату в этом уединенном квартале.
Как своей одеждой, так и всем своим обликом он воплощал тот тип,
который можно назвать типом благородного нищего. Крайняя нужда соединялась у
него с крайней опрятностью – довольно редкое сочетание, внушающее чутким
сердцам двойное уважение к тому, кто так беден и так полон достоинства. На нем
была круглая шляпа, очень старая и тщательно вычищенная, протертый до ниток
редингот из грубого темно-желтого сукна, – в те времена этот цвет не
казался странным, – закрытый старомодный жилет с карманами, черные
панталоны, посеревшие на коленях, черные шерстяные чулки и грубые башмаки с
медными пряжками. Он был похож на возвратившегося из эмиграции бывшего
гувернера в аристократическом доме. По его совершенно седым волосам,
прорезанному морщинами лбу, бледным губам, по его скорбному, усталому лицу,
свидетельствовавшему о пережитых страданиях, можно было предположить, что ему
гораздо больше шестидесяти лет. Но судя по его уверенной, хотя и медленной
походке, по удивительной силе, чувствовавшейся во всех движениях, ему нельзя
было дать и пятидесяти. Морщины на его лбу были такого благородного рисунка,
что расположили бы в его пользу всякого, кто внимательно пригляделся бы к нему.
Его сомкнутые губы хранили странное выражение не то суровости, не то смирения.
В глубине его взгляда таилось какое-то скорбное спокойствие. В левой руке он
что-то нес в носовом платке, правой опирался на палку, видимо выдернутую из
плетня. Палка была довольно тщательно остругана и не казалась слишком грубой;
сучки были обрублены, набалдашник сделан из красного сургуча – под коралл. Это
была дубинка, но казалась она тростью.
Госпитальный бульвар довольно безлюден, особенно зимой.
Человек без всякого, впрочем, желания подчеркнуть это, казалось, скорее избегал
людей, чем искал встречи с ними.
В те времена король Людовик XVIII почти ежедневно ездил в
Шуази-ле-Руа. Это была одна из его излюбленных прогулок. Около двух часов дня
почти всегда можно было видеть королевский экипаж и свиту, мчавшиеся во весь
опор мимо Госпитального бульвара. Беднякам квартала их появление заменяло и
карманные часы и стенные. Они говорили: «Уже два часа – вон король возвращается
в Тюильри».
И одни выбегали навстречу, другие сторонились, – проезд
короля всегда вызывает суматоху. Впрочем, появление и исчезновение Людовика
XVIII на улицах Парижа производило впечатление. Оно было мимолетно, но
величественно. Этот увечный король любил быструю езду; он был не в силах
ходить, и ему хотелось мчаться; этот хромой человек охотно взнуздал бы молнию.
Спокойный и суровый, он проезжал среди обнаженных сабель охраны. Тяжелая
вызолоченная карета, на дверцах которой были нарисованы большие стебли лилий,
катилась с грохотом. Люди мельком успевали заглянуть в нее. В глубине, в правом
углу, на подушках, обитых белым шелком, виднелось широкое, здоровое, румяное
лицо, свеженапудренные волосы со взбитым хохолком, надменный, жесткий и хитрый
взгляд, тонкая улыбка, два густых эполета с золотой бахромой, свисавшей на
штатское платье, орден Золотого руна, крест св. Людовика, крест Почетного
легиона, серебряная звезда ордена Святого Духа, огромный живот и широкая голубая
орденская лента: это был король. За чертой города он держал шляпу с белым
плюмажем на коленях, обтянутых высокими английскими гетрами; въезжая в город,
он надевал ее и редко отвечал на приветствия. Он холодно глядел на народ,
отвечавший ему тем же. Когда король в первый раз появился в квартале Сен-Марсо,
то успех, который он там имел, выразился в словах одного мастерового,
обращенных к товарищу: «Вот этот толстяк и есть правительство».
Появление короля в один и тот же час было, таким образом,
ежедневным событием на Госпитальном бульваре.
Прохожий в желтом рединготе не принадлежал, очевидно, к
числу жителей квартала и, вероятно, не был даже жителем Парижа, ибо не знал
этой подробности. Когда в два часа королевская карета, окруженная эскадроном
гвардейцев в серебряных галунах, выехала к бульвару, обогнув Сальпетриер, он,
казалось, был изумлен и даже испуган. Кроме него, на боковой аллее никого не
было, и он отступил за угол ограды, что не помешало герцогу д'Авре его
заметить. В этот день герцог д'Авре, как начальник личной охраны, сидел в
карете против короля. Он оказал его величеству: «Подозрительная личность!»
Полицейские, зорко следившие за проездом короля, также заметили его, и одному
из них дан был приказ проследить за прохожим. Но человек углубился в пустынные
улицы предместья, и, так как уже начинало смеркаться, то полицейский потерял
его из виду, о чем и было донесено в тот же вечер в рапорте на имя министра
внутренних дел и префекта полиции графа Англеса.
Сбив полицейского со следа, человек в желтом рединготе
ускорил шаги, но он не раз еще оглянулся, желая убедиться, что за ним никто не
идет. В четверть пятого, то есть когда уже совсем стемнело, он проходил мимо
театра Порт-Сен Мартен, где в этот день давали пьесу Два каторжника. Афиша,
освещенная театральными фонарями, видимо поразила его; он опешил, но тут
остановился, чтобы прочитать ее. Немного погодя он уже был в Дровяном тупике и
входил в гостиницу «Оловянное блюдо», где в ту пору помещалась контора
дилижансов, отправлявшихся в Ланьи. Дилижанс отъезжал в половине пятого. Лошади
были уже впряжены, и пассажиры, окликаемые кучером, поспешно взбирались по
высокой железной лесенке старого рыдвана. Пешеход спросил:
– Есть свободное место?
– Только одно, рядом со мной, на козлах, – ответил
кучер.
– Я беру его.
– Садитесь.
Но, прежде чем отъехать, кучер оглядел скромную одежду
пассажира, его легкий багаж и потребовал платы вперед.
– Вы едете до Ланьи? – спросил кучер.
– Да, – ответил тот.
Он уплатил за проезд до Ланьи.
Тронулись в путь. Миновав заставу, кучер попытался было
завязать разговор, но пассажир отвечал односложно. Кучер принялся насвистывать
и понукать лошадей.
Он закутался в плащ. Было холодно. Пассажир, казалось, не
замечал ничего. Проехали Гурне и Нельи-на-Марне.
Около шести часов вечера подъехали к Шелю Перед трактиром,
помещавшимся в старом здании королевского аббатства, кучер остановился, чтобы
дать отдых лошадям.
– Я сойду здесь, – сказал пассажир.
Он взял свой узелок и палку и соскочил с дилижанса.
Минуту спустя он исчез из виду.
В трактир он не вошел.
Когда через некоторое время дилижанс снова двинулся по
направлению к Ланьи, то не встретил этого человека на главной улице Шеля.
Кучер обернулся к пассажирам, сидевшим внутри дилижанса.
– Этот человек не здешний, я его не знаю, – сказал
он. – У него такой вид, точно он без гроша в кардане, а между тем не
скаредничает: заплатил до Ланьи, а доехал только до Шеля. Уже ночь, все двери
заперты, в харчевню он не вошел, но его нигде не видно. Не иначе, как сквозь
землю провалился.
Но человек не провалился сквозь землю, – он бодро шагал
в темноте по главной улице Шеля, потом, не доходя до церкви, свернул влево, на
проселочную дорогу, ведущую в Монфермейль, – можно было подумать, что он
прекрасно знает его окрестности и уже не раз бывал здесь.
Он быстрым шагом пошел по этой дороге. В том месте, где ее
пересекает старое, обсаженное деревьями шоссе из Ганьи в Ланьи, он услыхал шаги
Укрывшись во рву, он выждал, пока люди прошли мимо. Эта предосторожность была,
пожалуй, излишней, ибо, как мы уже сказали, стояла темная декабрьская ночь.
Две-три звездочки сияли на небе.
В этом месте начинается подъем на холм. Но путник не пошел
по дороге в Монфермейль. Он взял правее и полями скоро дошел до леса.
В лесу он замедлил шаг и стал присматриваться к каждому
дереву, словно искал что-то и держался таинственной, ему одному известной
дороги. Вдруг ему показалось, что он сбился с пути, и он в нерешительности
остановился. Наконец ощупью добрался до прогалины, где лежала груда больших
белевших в темноте камней. Подойдя к ним, он окинул их зорким взглядом сквозь
ночной туман, точно делал им смотр. Большое дерево, покрытое наростами,
являющимися признаком старости, высилось в нескольких шагах от груды камней.
Путник направился к дереву и провел рукой по стволу, словно хотел нащупать и
пересчитать все наросты на его коре.
Против дерева – это был ясень – рос каштан, болевший
отпадением коры. Взамен повязки к нему была прибита цинковая пластинка. Человек
приподнялся на цыпочки и дотронулся до нее.
Он потоптался на месте, словно желая убедиться, что земля
между деревом и грудой камней не была свежевзрыта.
Потом осмотрелся и пошел лесом.
Это и был тот человек, который встретился с Козеттой.
Пробираясь сквозь кусты по направлению к Монфермейлю, он
заметил маленькую движущуюся тень, которая то ставила свою ношу на землю, то с
жалобным стоном подымала ее и брела дальше. Он подошел ближе и увидел, что это
была маленькая девочка, еле тащившая огромное ведро с водой. Он мгновенно
очутился возле нее и молча взялся за дужку ведра.
|
