Глава десятая.
Последствия торжества
Ее уволили с фабрики в конце зимы; прошло лето, снова
наступила зима. Чем короче день, тем меньше успеваешь сделать. Зимой нет тепла,
нет света, нет полудня, вечер сливается с утром, туман, сумерки, окошко серо, в
него ничего не видно. Небо – словно пробоина во мраке, а день – как темный
подвал. У солнца нищенский вид. Ужасное время года! Зима все превращает в
камень – и влагу небесную, и сердце человеческое. Кредиторы не давали Фантине
покоя.
Она зарабатывала слишком мало. Долги все росли. Тенардье,
неаккуратно получавшие деньги, забрасывали ее письмами; содержание их приводило
ее в отчаяние, а уплата почтовых сборов разоряла. Однажды они написали, что ее
маленькая Козетта ходит в холода чуть не голой, что ей необходима шерстяная
юбка и что мать должна прислать не меньше десяти франков. Получив письмо,
Фантина весь день не выпускала его из рук. Вечером она зашла к цирюльнику,
заведение которого находилось на углу, и вынула из прически гребень. Чудесные
белокурые волосы покрыли ее до пояса.
– Какие замечательные волосы! – вскричал
цирюльник.
– А сколько бы вы дали мне за них? – спросила она.
– Десять франков.
– Стригите.
Она купила вязаную юбку и отослала ее Тенардье.
Эта юбка привела супругов Тенардье в ярость. Они хотели
получить деньги. Юбку они отдали Эпонине Бедный Жаворонок продолжал зябнуть.
Фантина думала. «Теперь моей детке тепло. Я одела ее своими
волосами». Она начала носить маленькие круглые чепчики, закрывавшие ее
стриженую голову; она все еще была красива.
Черное дело свершалось в сердце Фантины Лишившись отрады
расчесывать волосы, она возненавидела все окружающее. Она долгое время
разделяла всеобщее глубокое уважение к дядюшке Мадлену; однако, без конца
повторяя про себя, что это он выгнал ее с фабрики и что именно он является
причиной всех ее бед, она начала ненавидеть и его – его-то больше всех. Проходя
мимо фабрики в те часы, когда рабочие толпились у ворот, она нарочно старалась
громко смеяться и петь.
Услыхав однажды это пение и этот смех, старуха работница
сказала про нее: «Ну, эта девушка плохо кончит».
И вот, со злобой в сердце, словно бросая кому-то вызов, она
завела любовника, первого встречного, человека, которого она вовсе не любила.
Это был негодяй, бродячий музыкант, проходимец; он бил ее и вскоре бросил с
таким же отвращением, с каким она сошлась с ним.
Она обожала своего ребенка.
Чем ниже она опускалась, чем темнее становилось все вокруг
нее, тем ярче сиял в глубине ее души образ этого кроткого ангелочка. Она
говорила: «Когда я разбогатею, моя Козетта будет со мной» – и смеялась от
радости. Кашель привязался к ней, и она часто обливалась потом.
Однажды она получила от Тенардье письмо такого содержания:
«Козетта заболела заразной болезнью, которая ходит у нас по всей округе. Это
сыпная горячка, как ее называют. Нужны дорогие лекарства. Они нас совсем
разорили, и мы больше не в состоянии покупать их. Если в течение недели вы не
пришлете сорок франков, девочка умрет».
Фантина громко расхохоталась и сказала старухе соседке:
– Они сошли с ума! Сорок франков! Сколько это? Два
наполеондора! Где же мне взять их? До чего глупы эти крестьяне!
Она вышла на лестницу и, подойдя к слуховому окошку,
перечитала письмо еще раз.
Потом она спустилась с лестницы и вприпрыжку побежала по
улице, все еще продолжая хохотать.
Прохожий, попавшийся ей навстречу, спросил ee:
– Чего это вы так развеселились? Она ответила:
– Да так, получила глупое письмо из деревни. Просят
прислать сорок франков. Одно слово – крестьяне!
Проходя по площади, она увидела множество людей, окружавших
какую-то повозку странной формы; на империале ее стоял и разглагольствовал
человек, одетый в красное. Это был шарлатан-дантист, разъезжавший из города в
город и предлагавший публике вставные челюсти, разные порошки, мази и эликсиры.
Фантина замешалась в толпу и принялась, как все, хохотать
над его напыщенной речью, уснащенной воровскими словечками для черни и ученой
тарабарщиной для чистой публики. Внезапно зубодер заметил эту красивую
смеющуюся девушку и крикнул:
– Эй ты, хохотунья! У тебя красивые зубки! Уступи мне
два твоих резца, и я дам тебе по наполеондору за каждый.
– Что это еще за резцы? – спросила Фантина.
– Резцы, – важно отвечал зубной лекарь, – это
передние зубы Два верхних зуба.
– Какой ужас! – вскричала Фантина.
– Два наполеондора! – прошамкала беззубая старуха,
стоявшая сзади. – Везет же людям!
Фантина убежала и заткнула уши, чтобы не слышать хриплого
голоса дантиста, который кричал ей вслед:
– Поразмысли, красотка! Два наполеондора на улице не
валяются. Если надумаешь, приходи вечером в трактир «Серебряная палуба», я буду
там.
Фантина вернулась домой рассерженная и рассказала о
случившемся своей доброй соседке Маргарите.
– Вы только представьте себе! Это какой-то изверг. И
как только таким людям позволяют разъезжать по городам? Вырвать у меня два
передних зуба! Да ведь я стану уродом! Волосы могут еще отрасти, но зубы!
Чудовище! Да я лучше соглашусь броситься вниз головой с шестого этажа! Он
сказал, что вечером будет в «Серебряной палубе».
– Сколько же он тебе предложил? – спросила
Маргарита.
– Два наполеондора.
– Это сорок франков.
– Да, – сказала Фантина, – это сорок франков.
Она задумалась и принялась за работу. Через четверть часа
она бросила шитье и вышла на лестницу, чтобы перечитать письмо Тенардье.
Вернувшись, она спросила у Маргариты, работавшей рядом с
ней:
– Скажите, вы не знаете, что это такое – сыпная
горячка?
– Знаю, – ответила престарелая девица, – это
такая болезнь.
– И на нее требуется много лекарств?
– О да! Страшно много.
– А что при этом болит?
– Да все болит, все тело.
– И к детям она, значит, тоже пристает?
– К детям-то всего чаще.
– А от нее умирают?
– Сколько угодно, – ответила Маргарита. Фантина
спустилась по лестнице и еще раз перечитала письмо.
Вечером она вышла из дому. Люди видели, что она направилась
в сторону Парижской улицы, где были трактиры.
На следующее утро, когда Маргарита, как обычно, чуть свет
вошла в комнату Фантины, где они всегда работали вместе, чтобы не жечь второй
свечки, девушка сидела на постели бледная, вся застывшая. Видно было, что она
не ложилась. Чепчик лежал у нее на коленях. Свеча горела всю ночь, от нее
остался лишь маленький огарок.
Потрясенная этим чудовищным нарушением обычного порядка,
Маргарита остановилась на пороге.
– Господи помилуй! – воскликнула она. – Вся
свечка сгорела! Видно, случилось недоброе!
Она посмотрела на Фантину, повернувшую к ней свою стриженою
голову.
За эту ночь Фантина постарела на десять лет.
– Иисусе! – изумилась Маргарита. – Что с
тобой случилось, Фантина?
– Ничего, – ответила Фантина. – Напротив,
теперь все хорошо. Моя девочка не умрет от этой ужасной болезни, у нее будут
лекарства. Я довольна.
С этими словами она показала старой деве два наполеондора,
блестевшие на столе.
– Господи Иисусе! – снова вскричала Маргарита – Да
ведь это целое богатство! Где же ты взяла эти золотые?
– Достала, – ответила Фантина и улыбнулась. Свеча
осветила ее лицо. Это была кровавая улыбка. Красноватая слюна показалась в
углах губ, а во рту зияла черная дыра.
Два передних зуба были вырваны.
Она отослала в Монфермейль сорок франков.
А между тем со стороны Тенардье это была хитрость, чтобы
выманить деньги. Козетта была здорова.
Фантина выбросила зеркало за окошко. Она давно уже
перебралась из своей комнатки на третьем этаже в мансарду под самой крышей,
запиравшуюся только на щеколду, в одну из тех конур, где потолок, спускаясь к
половицам, образует угол и где на каждом шагу вы ударяетесь об него головой.
Бедняк может дойти до конца своей комнаты, так же как и до конца своей судьбы,
лишь все ниже и ниже нагибаясь. У Фантины уже не было кровати, у нее оставалась
только какая-то рвань, которую она называла одеялом, тюфяк, валявшийся на голом
полу, да разодранный соломенный стул. Забытый в углу маленький розан засох. В
глиняном кувшине из-под масла, в другом углу, теперь была вода; зимой вода
замерзала, и различный ее уровень долго оставался отмеченным на его стенках
ледяными кольцами. Потеряв стыд, Фан-тина потеряла и кокетливость. Это была
последняя грань. Она стала выходить на улицу в грязных чепчиках. За недостатком
времени, а быть может, из равнодушия, она перестала чинить свое белье. Когда
пятки на чулках прорывались, она подворачивала носки, – это было заметно
по некрасивым сборкам над башмаками. Свой старый изношенный корсаж она чинила
лоскутками коленкора, которые рвались при каждом движении. Кредиторы устраивали
ей скандалы и ни на минуту не оставляли ее в покое. Они ловили ее на улице, они
ловили ее на лестнице. Она проводила в слезах и думах целые ночи. Глаза у нее
блестели, она ощущала постоянную боль в спине, в верхушке левой лопатки. Она
сильно кашляла. Она ненавидела дядюшку Мадлена и никому не жаловалась. Она шила
по семнадцать часов в сутки, но вдруг подрядчик, ведавший работой заключенных
женщин и заставлявший их трудиться за очень низкую плату, сбавил цену на
рубашки настолько, что оплата рабочего дня вольной швеи свелась к девяти су.
Семнадцать часов работы за девять су! Кредиторы Фантины стали безжалостнее, чем
когда-либо. Старьевщик, который забрал у нее почти всю обстановку, все
повторял: «Когда же ты мне заплатишь, негодная?» Господи боже! Чего хотели от
нее все эти люди? Она чувствовала себя затравленной, в ней стали развиваться
инстинкты, присущие дикому зверю. Тенардье написал ей, что. право же, он был
чересчур добр, ожидая так долго, что ему нужны сто франков, и притом
немедленно; в противном случае он вышвырнет Козетту, хотя она только еще
оправляется после тяжелой болезни, на холод, на улицу, а там – будь что будет,
пусть околевает, это ее дело. «Сто франков! – подумала Фантина. – Но
разве есть ремесло, которое может дать сто су в день?»
– Ну что ж, – сказала она. – Продадим
остальное.
И несчастная стала публичной женщиной.
|