 Увеличить |
Глава девятая.
Неожиданность
Их было три тысячи пятьсот человек. Они растянулись по
фронту на четверть мили. Это были люди-гиганты на конях-исполинах. Их было
двадцать шесть эскадронов, а в тылу за ними, как подкрепление, стояли: дивизия
Лефевра – Денуэта, сто шесть отборных кавалеристов, гвардейские егеря – тысяча
сто девяносто семь человек и гвардейские уланы – восемьсот восемьдесят пик. У
них были каски без султанов и кованые кирасы, седельные пистолеты в кобурах и
кавалерийские сабли. Утром вся армия любовалась ими, когда они в девять часов,
под звуки рожков и гром оркестров, игравших «Будем на страже», появились
сомкнутой колонной, с одной батареей во фланге, с другой в центре и,
развернувшись в две шеренги между женапским шоссе и Фришмоном, заняли свое
боевое место в той могучей, столь искусно задуманной Наполеоном второй линии,
которая, сосредоточив на левом своем конце кирасир Келлермана, а на правом –
кирасир Мило, обладала, так сказать, двумя железными крылами.
Адъютант Бернар передал им приказ императора. Ней обнажил
шпагу и стал во главе их. Громадные эскадроны тронулись.
И тут глазам представилось грозное зрелище.
Вся эта кавалерия, как один человек, с саблями наголо, с
развевающимися на ветру штандартами, с поднятыми трубами, подобная бронзовому
тарану, пробивающему брешь, спустилась по холму Бель-Альянс, ринулась в роковую
глубь, поглотившую уже стольких людей, скрылась в дыму, потом, вырвавшись из
мрака, появилась на противоположной стороне долины, такая же сомкнутая и
плотная, и стала подниматься крупной рысью, сквозь облако сыпавшейся на нее
картечи, по страшному, покрытому грязью склону плато Мон – Сен – Жан.
Кавалеристы поднимались, сосредоточенные, грозные, непоколебимые; в промежутках
между ружейными залпами и артиллерийским обстрелом слышался тяжкий топот. Две
дивизии двигались двумя колоннами: дивизия Ватье – справа, дивизия Делора –
слева. Издали казалось, будто на гребень плато вползают два громадных стальных
ужа. Они возникли в битве словно некое чудо.
Ничего подобного не было видано со времени взятая тяжелой
кавалерией большого московского редута. Недоставало Мюрата, но Ней был тут.
Казалось. что вся эта масса людей превратилась в сказочное диво и обрела единую
душу. Эскадроны, видневшиеся сквозь местами разорванное огромное облако дыма,
извивались и вздувались, как щупальца полипа. Среди пушечных залпов и звуков
фанфар – хаос касок, криков, сабель, резкие движения лошадиных крупов, страшная
и вместе с тем послушная воинской дисциплине сумятица. А надо всем этим –
кирасы, словно чешуя гидры.
Можно подумать, что описываемое зрелище принадлежит иным
векам. Нечто подобное этому видению являлось, вероятно, в древних орфических
эпопеях, повествовавших о полулюдях – полуконях, об античных гипантропах, этих
титанах с человечьими головами и лошадиным туловищем, которые вскачь взбирались
на Олимп, страшные, неуязвимые, великолепные, боги и звери одновременно.
Странное совпадение чисел: двадцать шесть батальонов
готовились к встрече этих двадцати шести эскадронов. За гребнем плато,
укрываясь за батареей, английская кавалерия, построенная в тринадцать каре, по
два батальона в каждом, и в две линии: семь каре на первой, шесть – на второй,
взяв ружья наизготовку и целясь в то, что должно было перед ней появиться,
ожидала спокойная, безмолвная, неподвижная. Она не видела кирасир, кирасиры не
видели ее. Она прислушивалась к нараставшему приливу этого моря людей. Она все
яснее различала топот трех тысяч коней, бежавших крупной рысью, мерный стук их
копыт, бряцанье сабель, звяканье кирас и могучее, яростное дыхание. Наступила
грозная тишина, потом внезапно над гребнем возник длинный ряд поднятых рук,
потрясающих саблями, каски, трубы, штандарты и три тысячи седоусых голов,
кричавших: «Да здравствует император!» Вся эта кавалерия обрушилась на плато.
Это походило на начинающееся землетрясение.
Вдруг произошло нечто трагическое: налево от англичан,
направо от нас раздался страшный вопль, кони кирасир, мчавшиеся во главе
колонны, встали на дыбы. Очутившись на самом гребне плато, кирасиры, отдавшиеся
во власть необузданной ярости, готовые к смертоносной атаке на неприятельские
каре и батареи, внезапно увидели между собой и англичанами провал, пропасть. То
была пролегавшая в ложбине дорога на Оэн.
Мгновение это было ужасно. Перед ними, непредвиденный, круто
обрывавшийся под копытами коней меж двух своих откосов зиял овраг глубиной в
две туазы. Второй ряд конницы столкнул туда передний, третий столкнул туда
второй; кони взвивались на дыбы, откидывались, падали на круп, скользили по
откосу вверх ногами, сбрасывали и подминали под себя всадников. Отступить не
было никакой возможности, вся колонна словно превратилась в метательный снаряд;
сила, собранная для того, чтобы раздавить англичан, раздавила самих французов.
Преодолеть неумолимый овраг можно было, лишь набив его доверху; всадники и
кони, смешавшись, скатывались вниз, давя друг друга, образуя в этой пропасти
сплошное месиво тел, и только когда овраг наполнился живыми людьми, то, ступая
по ним, перешли уцелевшие. Почти треть бригады Дюбуа погибла в этой пропасти.
Это было началом проигрыша сражения.
Местное предание, которое, вероятно, преувеличивает потери,
гласит, что на оэнской дороге нашли себе могилу две тысячи коней и полторы
тысячи всадников. Цифры эти включают, по-видимому, и все прочие трупы,
сброшенные в овраг на следующий день.
Заметим мимоходом, что это была та самая, так жестоко
пострадавшая бригада Дюбуа, которая за час перед тем, самостоятельно атакуя
Люнебургский батальон, захватила его знамя.
Наполеон, прежде чем отдать кирасирам Мило приказ идти в
атаку, тщательно исследовал местность, но дорогу в ложбине, ничем не выдававшую
себя на поверхности плато, он увидеть не мог. Однако белая часовенка на
пересечении этой дороги с нивельским шоссе насторожила его, и он спросил
проводника Лакоста о возможности какого-либо препятствия. Проводник
отрицательно покачал головой. Можно почти с уверенностью сказать, что
безмолвный ответ этого крестьянина породил катастрофу Наполеона.
Суждено было последовать и другим роковым обстоятельствам.
Мог ли Наполеон выиграть это сражение? Мы отвечаем: нет.
Почему? Был ли тому помехой Веллингтон? Блюхер? Нет. Помехой тому был бог.
Победа Бонапарта при Ватерлоо уже не входила в расчеты XIX
века. Готовился другой ряд событий, где Наполеону не было места. Немилость рока
давала о себе знать задолго до этого сражения.
Пробил час падения необыкновенного человека.
Чрезмерный вес его в судьбе народов нарушал общее
равновесие. Его личность сама по себе значила больше, чем все человечество в
целом. Избыток жизненной силы человечества, сосредоточенной в одной голове,
целый мир, представленный в конечном счете мозгом одного человека, стали бы
губительны для цивилизации, если бы такое положение продолжалось. Наступила
минута, когда высшая, неподкупная справедливость должна была обратить на это
свой взор. Возможно, к этой справедливости вопияли правила и основы, которым
подчинены постоянные силы тяготения как в нравственном, так и в материальном
порядке вещей. Дымящаяся кровь, переполненные кладбища, материнские слезы – все
это грозные обвинители. Когда мир страждет от чрезмерного бремени, мрак
испускает таинственные стенания, и бездна им внемлет.
На императора вознеслась жалоба небесам, и падение его было
предрешено.
Он мешал богу.
Ватерлоо – не битва. Это изменение облика всей вселенной.
|
