Глава восьмая.
Удачный допрос
Час спустя, поздним вечером, двое мужчин и ребенок подошли к
дому номер 62 по улочке Пикпюс. Старший из мужчин поднял молоток и постучал –
это были Фошлеван, Жан Вальжан и Козетта. Оба старика зашли за Козеттой к
торговке фруктами на Зеленую дорогу, куда Фошлеван доставил ее накануне. Все
эти двадцать четыре часа Козетта провела, дрожа втихомолку от страха и ничего
не понимая. Она так боялась, что даже не плакала. Она не ела, не спала. Почтенная
фруктовщица забрасывала Козетту вопросами, но та вместо ответа смотрела на нее
мрачным взглядом. Козетта ничего не выдала из того, что видела и слышала в
течение последних двух дней. Она догадывалась, что происходит какой-то перелом
в ее жизни. Она всем своим существом ощущала, что надо «быть умницей». Кто не
испытал могущества трех слов, произнесенных с определенным выражением на ухо
маленькому, напуганному существу: «Не говори ничего!» Страх нем. Лучше всех
хранят тайну дети.
Но когда по прошествии мучительных суток она вновь увидела
Жана Вальжана, то испустила такой восторженный крик, что если б его услыхал
человек вдумчивый, он угадал бы в нем счастье человека, которого только что
извлекли из бездны.
Фошлеван жил в монастыре, и ему были известны условные
слова. Все двери перед ним отворились.
Так была разрешена двойная страшная задача: выйти и войти.
Привратник, которому дано было особое распоряжение, отпер
служебную калитку со двора в сад, которую еще двадцать лет тому назад можно
было видеть с улицы, в стене, в глубине двора, как раз напротив ворот.
Привратник впустил всех троих, и они дошли до внутренней, отдельной приемной,
где накануне Фошлеван выслушал распоряжения настоятельницы.
Настоятельница ожидала их, перебирая четки. Одна из
матерей-изборщиц, с опущенным на лицо покрывалом, стояла возле нее. Робкий
огонек свечи освещал, вернее, – силился осветить, приемную.
Настоятельница произвела смотр Жану Вальжану. Особенно
зорким был ее взгляд из-под опущенных век.
Затем она стала его расспрашивать:
– Вы его брат?
– Да, матушка, – ответил Фошлеван.
– Ваше имя?
– Ультим Фошлеван.
У него был брат Ультим, давно умерший.
– Откуда вы родом?
– Из Пикиньи, близ Амьена, – ответил Фошлеван.
– Сколько вам лет?
– Пятьдесят, – ответил Фошлеван.
– Чем вы занимаетесь?
– Я садовник, – ответил Фошлеван.
– Добрый ли вы христианин?
– В нашей семье все добрые христиане, – ответил
Фошлеван.
– Это ваша малютка?
– Да, матушка, – ответил Фошлеван.
– Вы ее отец?
– Я ее дед, – ответил Фошлеван.
Мать – изборщица сказала настоятельнице вполголоса:
– Он отвечает разумно.
Жан Вальжан не произнес ни слова.
Настоятельница внимательно оглядела Козетту и шепнула
матери-изборщице:
– Она будет дурнушкой.
Монахини тихо побеседовали в углу приемной, затем
настоятельница обернулась и проговорила:
– Дедушка Фован! Вам дадут второй наколенник с
бубенчиком. Теперь нужны будут два.
И правда, на следующий день в саду раздавался звон уже двух
бубенчиков, и монахини не могли побороть искушение приподнять кончик покрывала.
В глубине сада, под деревьями, двое мужчин бок о бок копали землю – Фован и
кто-то еще. Событие из ряда вон выходящее! Молчание было нарушено – монахини
сообщали друг другу:
– Это помощник садовника.
А матери-изборщицы прибавляли:
– Это брат дедушки Фована.
Жан Вальжан вступил в должность по всем правилам: у него был
кожаный наколенник и бубенчик; отныне он стал лицом официальным. Звали его
Ультим Фошлеван.
Главное, что заставило настоятельницу принять его на службу,
это ее впечатление от Козетты: «Она будет дурнушкой».
Предсказав это, настоятельница тотчас почувствовала
расположение к Козетте и зачислила ее бесплатной монастырской пансионеркой.
Это было вполне последовательно. Пусть в монастырях нет
зеркал, но внутреннее чувство подсказывает женщинам, какова их внешность, вот
почему девушки, сознающие, что они красивы, неохотно постригаются в монахини.
Так как степень склонности к монашеству обратно пропорциональна красоте, то
больше надежд возлагается на уродов, чем на красавиц. Отсюда вытекает живой
интерес к дурнушкам.
Это происшествие возвеличило старика Фошлевана; он имел
тройной успех: в глазах Жана Вальжана, которого он приютил и спас; в глазах
могильщика Грибье, говорившего себе: «Он избавил меня от штрафа»; в глазах
обители, которая, сохранив благодаря ему гроб матери Распятие под алтарем,
обошла кесаря и воздала «богово богу». Гроб с телом усопшей покоился в
монастыре Малый Пикпюс, а пустой гроб – на кладбище Вожирар. Конечно,
общественный порядок был подорван, но никто этого не заметил. Что же касается
монастыря, то его благодарность Фошлевану была велика. Фошлеван считался теперь
лучшим из служителей и исправнейшим из садовников. Когда монастырь посетил
архиепископ, настоятельница рассказала обо всем его высокопреосвященству, как
будто бы и каясь, а вместе с тем и хвалясь. Архиепископ, уехав из монастыря,
одобрительно шепнул об этом духовнику его высочества де Латилю, впоследствии
архиепископу Реймскому и кардиналу. Слава Фошлевана дошла до Рима. Мы видели
записку папы Льва XII к одному из его родственников, архиепископу, парижскому
нунцию, носившему ту же фамилию – делла Женга; в ней есть такие строки:
«Говорят, что в одном из парижских монастырей есть замечательный садовник и
святой человек по имени Фован». Но ни единого отзвука этой славы не достигло
сторожки Фошлевана; он продолжал прививать, полоть, прикрывать от холода
грядки, не подозревая о своих высоких достоинствах и о своей святости. Он
столько же знал о собственной славе, сколько знает о своей дургемский или
сюррейский бык, изображение которого красуется в Illustrated London News[69] с подписью:
«Бык, получивший первый приз на выставке рогатого скота».
|
