Глава третья.
18 июня 1815 года
Возвратимся назад – это право каждого повествователя – и
перенесемся в 1815 год и даже несколько ранее того времени, с которого
начинаются события, рассказанные в первой части этой книги.
Если бы в ночь с 17 на 18 июня 1815 года не шел дождь, то
будущее Европы было бы иным. Несколько лишних капель воды сломили Наполеона.
Чтобы Ватерлоо послужило концом Аустерлица, провидению оказался нужным
небольшой дождь; достаточно было тучи, пронесшейся по небу, вопреки этому
времени года, чтобы вызвать крушение целого мира.
Битва при Ватерлоо могла начаться лишь в половине
двенадцатого, и это дало возможность Блюхеру прибыть вовремя. Почему? Потому
что земля размокла и надо было переждать, пока дороги обсохнут, чтобы подвезти
артиллерию.
Наполеон был артиллерийским офицером, он и сам это
чувствовал. Вся сущность этого изумительного полководца сказалась в одной фразе
его доклада Директории по поводу Абукира – «Такое-то из наших ядер убило шесть
человек». Все его военные планы были рассчитаны на артиллерию. Стянуть в
назначенное место всю артиллерию – вот что было для него ключом победы.
Стратегию вражеского генерала он рассматривал как крепость и пробивал в ней
брешь. Слабые места подавлял картечью, завязывал сражения и разрешал их исход
пушкой. Его гений – гений точного прицела. Рассекать каре, распылять полки,
разрывать строй, уничтожать и рассеивать плотные колонны войск – вот его цель;
разить непрестанно – это он доверил ядру. Эта устрашающая система в союзе с
гениальностью за пятнадцать лет сделала непобедимым мрачного мастера ратного
дела.
18 июня 1815 года он тем более рассчитывал на артиллерию,
что численное ее превосходство было на его стороне. В распоряжении Веллингтона
было всего лишь сто пятьдесят девять орудий, у Наполеона – двести сорок.
Представьте себе, что земля была бы суха, артиллерия подошла
бы вовремя и битва могла бы начаться в шесть утра. Она была бы закончена к двум
часам дня, то есть за три часа до прибытия пруссаков.
Велика ли доля вины Наполеона в том, что битва была
проиграна? Можно ли обвинять в кораблекрушении кормчего?
Не осложнился ли явный упадок физических сил Наполеона в
этот период упадком и его душевных сил? Не износились ли за двадцать лет войны
клинок и ножны, не утомились ли его дух и тело? Не стал ли в полководце, как
это ни прискорбно, брать верх уже отслуживший воин? Одним словом, не угасал ли
уже тогда этот гений, как полагали многие видные историки? Не впадал ли он в
неистовство лишь для того, чтобы скрыть от самого себя свое бессилие? Не
начинал ли колебаться в предчувствии неверного будущего, дуновения которого
ощущал? Перестал ли – что так важно для главнокомандующего – сознавать
опасность? Не существует ли и для этих великих людей реальности, для этих
гигантов действия возраст, когда их гений становится близоруким? Над
совершенными гениями старость не имеет власти; для Данте, для Микеланджело
стареть – значило расти; неужели же для Аннибала и Наполеона это означало
увядать? Не утратил ли Наполеон чувство победы? Не дошел ли он до того, что не
распознавал подводных скал, не угадывал западни, не видел осыпающихся краев
бездны? Не лишился ли он дара предвидения катастрофы? Неужели он, кому когда-то
были ведомы все пути к славе и кто с высоты своей сверкающей колесницы перстом
владыки указывал на них, теперь, в гибельном ослеплении, увлекал свои шумные,
послушные легионы в бездну? Не овладело ли им в сорок шесть лет полное безумие?
Не превратился ли этот подобный титану возничий судьбы просто в беспримерного
сорвиголову?
Мы этого не думаем.
Намеченный им план битвы был, по общему мнению, образцовым.
Ударить в лоб союзным войскам, пробить брешь в рядах противника, разрезать
неприятельское войско надвое, англичан оттеснить к Галю, пруссаков к Тонгру,
разъединить Веллингтона с Блюхером, овладеть плато Мон – Сен-Жан, захватить
Брюссель, сбросить немцев в Рейн, а англичан в море – вот что для Наполеона
представляла собой эта битва. Дальнейший образ действий подсказало бы будущее.
Мы, конечно, не собираемся излагать здесь историю Ватерлоо;
одно из основных действий рассказываемой нами драмы связано с этой битвой, но
история самой битвы не является предметом нашего повествования; к тому же она
описана, и описана мастерски, Наполеоном – с одной точки зрения, и целой
плеядой историков[32]
– с другой. Что же касается нас, то мы, предоставляя историкам спорить между
собою, останемся лишь далеким зрителем, идущим по долине любознательным
прохожим, который наклоняется над землей, удобренной трупами, и принимает, быть
может, видимость за реальность. Мы не вправе пренебречь во имя науки
совокупностью фактов, в которых, несомненно, есть нечто иллюзорное; мы не
обладаем ни военным опытом, ни знанием стратегии, которые могли бы оправдать ту
или иную систему взглядов. Мы полагаем лишь, что действия обоих полководцев в
битве при Ватерлоо были подчинены сцеплению случайностей. И если дело идет о
роке – этом загадочном обвиняемом, – то мы судим его, как судит народ-этот
простодушный судья.
|
