Глава восьмая.
Загадка усложняется
Девочка уснула, положив голову на камень.
Жан Вальжан сел рядом. Глядя на девочку, он постепенно
успокаивался и обретал присутствие духа.
Он ясно сознавал истину, которая отныне легла в основу его
жизни – до тех пор пока Козетта с ним, если что и будет ему нужно, то не для
себя, а для нее; если он и будет бояться, то не за себя, а за нее. Он не
чувствовал холода, хотя прикрыл рединготом ее.
Внезапно его слух поразил какой-то странный шум.
Будто где-то звенел колокольчик. Звук доносился из сада;
хотя и негромкий, он слышался явственно. Он напоминал бессвязную ночную песенку
бубенчиков, которые подвешивают скоту на пастбищах.
Звук заставил Жана Вальжана обернуться.
Вглядевшись в темноту, он заметил, что в саду кто-то есть.
Существо, похожее на человека, двигалось между стеклянными
колпаками грядок, где росли дыни, и то наклонялось, то вставало, то
останавливалось, делая равномерные движения, словно тащило что-то или
расстилало по земле. Казалось, что существо хромает.
Жан Вальжан вздрогнул; его охватил привычный для всех
гонимых трепет страха. Им все враждебно, все внушает подозрение. Дневного света
они боятся потому, что он может их выдать, ночной темноты – потому, что она
помогает застичь их врасплох. Только что его пугала пустынность сада, сейчас –
то, что в саду кто-то есть.
От ужасов призрачных Жан Вальжан перешел к ужасам реальным.
Он говорил себе: «Может быть, Жавер и полицейские не ушли отсюда; наверное, они
оставили на улице засаду; если человек в саду обнаружит мое присутствие, то
закричит и выдаст меня». Тихонько поднял он на руки уснувшую Козетту и отнес ее
в самый дальний угол сарая, положив за грудой старой, отслужившей свой век
мебели. Козетта не шевельнулась.
Он начал наблюдать оттуда за поведением человека, ходившего
среди гряд. Странно было то, что бубенчик звенел при каждом его движении. Когда
человек приближался, то приближался и звон; когда он удалялся, то удалялся и
звон; когда он делал какое-нибудь резкое движение, раздавалось тремоло
бубенчика; когда он останавливался, звук затихал. По-видимому, бубенчик был
привязан к человеку; но что бы это означало? Кем мог быть человек, которому
подвесили колокольчик, словно быку или барану?
Задавая себе мысленно эти вопросы, Жан Вальжан дотронулся до
рук Козетты. Они были холодны как лед.
– Боже! – пробормотал он и тихонько окликнул ее: –
Козетта!
Она не открыла глаз.
Он тряхнул ее.
Она не проснулась.
«Неужели она умерла?» – подумал он и встал, дрожа всем
телом.
Самые мрачные мысли закружились у него в голове. Бывают
минуты, когда чудовищные предположения осаждают нас, точно сонмы фурий, и силой
проникают во все клеточки нашего мозга. Если вопрос касается тех, кого мы
любим, то чувство тревоги за них рисует нам всякие ужасы. Жан Вальжан
припомнил, что сон на открытом воздухе холодной ночью может быть смертельно
опасным.
Козетта, бледная, неподвижная, лежала на земле у его ног.
Он прислушался к ее дыханию; она дышала, но так слабо, что
ему показалось, будто дыхание ее вот-вот прервется.
Как согреть ее? Как разбудить? Только об этом он и думал.
Как сумасшедший, выбежал он из сарая.
Во что бы то ни стало, не позднее чем через пятнадцать
минут, Козетта должна быть у огня и в постели.
|
