 Увеличить |
Глава вторая.
Два законченных портрета
До сей поры в этой книге чета Тенардье была обрисована лишь
в профиль; пришло время рассмотреть их со всех сторон и под всеми их личинами.
Самому Тенардье только что перевалило за пятьдесят. Возраст
г-жи Тенардье приближался к сорока годам, что для женщины равно пятидесяти;
таким образом, между мужем и женою не было разницы в возрасте.
Быть может, читатель со времени своего первого знакомства с
супругой Тенардье сохранил еще некоторые воспоминания об этой белокурой,
румяной, жирной, мясистой, широкоплечей, подвижной дылде. Она происходила, как
мы уже говорили, из породы тех дикарок-великанш, что ломаются в ярмарочных
балаганах, привязав булыжники к волосам. Она все делала по дому: стлала
постели, убирала комнаты, мыла посуду, стряпала – одним словом, была и грозой,
и ясным днем, и злым духом этого трактира. Ее единственной служанкой была
Козетта – мышонок в услужении у слона. Все дрожало при звуке ее голоса: стекла,
мебель, люди. Ее широкое лицо, усеянное веснушками, напоминало шумовку. У нее
росла борода. Это был крючник, переодетый в женское платье. Она мастерски умела
ругаться и хвалилась тем, что ударом кулака разбивает орех. Если бы не романы,
которые она читала и которые порой странным образом пробуждали в кабатчице
жеманницу, то никому никогда не пришло бы в голову назвать ее женщиной. Она
представляла собой сочетание рыночной торговки с мечтательной девицей. Услышав,
как она разговаривает, вы бы сказали «Это жандарм»; понаблюдав, как она
пьянствует, вы бы сказали: «Это извозчик», увидев, как она обращается с
Козеттой, вы бы сказали «Это палач». Когда она молчала, изо рта у нее торчал
зуб.
Сам Тенардье был худой, бледный, костлявый, тощий, тщедушный
человечек, казавшийся болезненным, хотя обладал несокрушимым здоровьем, –
с этого начиналось присущее ему плутовство. Обычно он из предосторожности
улыбался и был вежлив почти со всеми, даже с нищими, которым отказывал в
милостыне. У него был взгляд хорька и вид литератора. Он очень был похож на
портреты аббата Делиля. Он всем напоказ пил вместе с возчиками. Никому никогда
не удавалось напоить его допьяна. Он не выпускал изо рта большую трубку, носил
блузу, а под блузой – старый черный сюртук. Он старался произвести впечатление
человека начитанного и притом материалиста. Чтобы придать своим словам вес, он
часто упоминал имена Вольтера, Реналя, Парни и даже, как ни странно, святого
Августина. Он утверждал, что у него есть своя «система». Сверх того он был отъявленный
мошенник. Мошенник-философ. Такая разновидность существует. Читатель помнит,
что он выдавал себя за солдата. Несколько приукрашивая, он рассказывал, что в
бытность свою сержантом не то 6-го, не то 9-го легиона он один против целого
эскадрона «гусар смерти» прикрыл своим телом от картечи «опасно раненного
генерала» и спас ему жизнь. Этот случай послужил ему поводом украсить свой дом
блестящей вывеской, а окрестному люду – прозвать его харчевню «кабачком
сержанта Ватерлоо». Он был либерал, классик и бонапартист. Он внес свое имя в
список жертвователей на «Убежище». В селе толковали, что он когда-то готовился
в священники.
Однако мы полагаем, что готовился он всего-навсего в
трактирщики. Этот негодяй смешанной масти был, по всей вероятности, во Фландрии
фламандцем из Лилля, в Париже – французом, в Брюсселе – бельгийцем и чувствовал
себя как дома по обе стороны границы. Его подвиг под Ватерлоо известен. Как
видит читатель, он его слегка приукрасил. Смена удач и неудач, хитроумные
уловки, рискованные предприятия – из этого состояла его жизнь; нечистая совесть
влечет за собой треволнения. Не лишено вероятности, что в бурные времена,
связанные с 18 июня 1815 года, Тенардье принадлежал к той разновидности
маркитантов-мародеров, о которых мы упоминали выше и которые, всюду разъезжая,
продавали одним, грабили других и, руководимые чутьем, следовали обычно всей
семьей – муж, жена и дети – в какой-нибудь тележке, запряженной хромоногой
лошаденкой, за движущимися впереди частями армии-победительницы. Завершив кампанию,
заработав, как он выражался, «малость деньжат», он поселился в Монфермейле, где
и открыл харчевню.
«Деньжата», состоявшие из кошельков и часов, золотых
перстней и серебряных крестов, собранных им во время жатвы на бороздах,
усеянных трупами, все же не могли обеспечить его надолго.
В движениях Тенардье было нечто прямолинейное, что отдавало
казармой, когда он бранился, и семинарией, когда он осенял себя крестом. Это
был краснобай, который выдавал себя за ученого. Однако школьный учитель
заметил, что разговор у него «с изъянцем». Счета проезжающим он составлял
превосходно, но опытный глаз обнаружил бы в них орфографические ошибки.
Тенардье был скрытен, жаден, ленив и хитер. Он не брезговал служанками, и
потому его жена их больше не держала. Великанша была ревнива. Ей казалось, что
этот тщедушный желтый человечек является предметом соблазна для всех женщин.
Сверх того Тенардье, человек коварный и хорошо владевший
собой, был мошенником из породы осторожных. Этот вид мошенников – наихудший;
ему свойственно лицемерие.
Это не означает, что Тенардье был не способен прийти в такую
же ярость, как и его жена, что, впрочем, бывало с ним не столь уж часто. Но так
как он злобился на весь род людской, так как в нем постоянно пылало горнило
глубочайшей ненависти, так как он принадлежал к числу людей, которые постоянно
мстят, которые обвиняют все окружающее во всех своих неудачах и несчастьях и,
словно их обиды вполне законны, всегда готовы взвалить на первого встречного
весь груз разочарований, банкротств и бедствий своей жизни, то в иные минуты,
когда все эти чувства, поднимаясь, подобно дрожжам, пенились у него на губах и
застилали ему глаза, он становился ужасен. Горе тому, кто вставал на его пути в
это мгновение!
Помимо всех своих прочих свойств, Тенардье был наблюдателен
и проницателен, болтлив или молчалив, в зависимости от обстоятельств, и всегда
чрезвычайно смышлен. В его взгляде бы то нечто, напоминавшее взгляд моряка,
привыкшего, щурясь, смотреть в подзорную трубу. Тенардье был государственным
мужем.
Всякий входящий первый раз в его харчевню при взгляде на
жену Тенардье говорил себе: «Вот кто хозяин дома». Заблуждение! Она не была
даже хозяйкой. И хозяином и хозяйкой был ее супруг. Она лишь исполняла,
придумывал он. Путем какого-то магнетического воздействия, незаметного, но
постоянного, он управлял всем. Ему достаточно было слова, а иногда лишь знака,
и мастодонт повиновался. Для г-жи Тенардье, хотя она и не отдавала себе в этом
отчета, ее муж являлся каким-то особенным, высшим существом. Ей можно было
поставить в заслугу ее поведение: никогда, даже если б и возник у нее разлад с
«господином Тенардье» (гипотеза, впрочем, немыслимая), она «при чужих людях» ни
в чем бы не стала ему перечить. Она никогда не совершалa ошибки, которую так
часто совершают жены и которую на парламентском языке именуют «подрывом
власти». Хотя их единодушие имело конечной целью зло, но в покорности жены
своему мужу таилось благоговейное преклонение. Эта гора мяса, этот ураган
повиновался мановению мизинца тщедушного деспота. В этом проявлял себя, пусть в
искаженной и причудливой форме, великий, всеобщий закон: преклонение материи
перед духом; иные формы уродства имеют право существовать даже в недрах вечной
красоты. В Тенардье таилось что-то загадочное, отсюда и вытекало неограниченное
господство этого мужчины над этой женщиной. Бывали минуты, когда он казался ей
зажженным светильником; в иные она чувствовала лишь его когти.
Эта женщина была существом, способным внушать страх; она
любила только своих детей и боялась только своего мужа. Матерью она была
потому, что относилась к млекопитающим. Впрочем, ее материнское чувство
сосредоточивалось только на дочерях и, как мы увидим в дальнейшем, не
распространялось на сыновей. А мужчина – тот был поглощен одной мыслью:
разбогатеть.
Однако это ему не удавалось. Для такого великого таланта не
находилось достойного поприща. Тенардье в Монфермейле разорялся, если только
возможно разорение для круглого нуля; в Швейцарии или в Пиренеях этот голяк
сделался бы миллионером. Но куда бы трактирщика ни забросила судьба, ему надо
было прокормиться.
Само собой разумеется, что слово «трактирщик» мы употребляем
здесь в узком смысле, и оно, конечно, не простирается на все это сословие в
целом.
В 1823 году у Тенардье накопилось около полутора тысяч
франков неотложных долгов, и это очень его тревожило.
Несмотря на упорную немилость судьбы, Тенардье был из числа
людей, которые прекрасно понимали то, что является у дикарей добродетелью, а у
народов цивилизованных – товаром, иначе говоря, гостеприимство понимали в самом
глубоком и современном значении этого слова. Вдобавок он был удивительно ловким
браконьером, славившимся боем своего ружья. Иногда он смеялся спокойным и
холодным смехом, который бывал особенно опасен.
Порой у него фейерверками взлетали исповедуемые им теории
кабацкого ремесла. У него были свои профессиональные правила, которые он
вдалбливал жене. «Обязанность кабатчика, – толковал он ей однажды яростным
шепотом, – уметь продавать первому встречному еду, покой, свет, тепло,
грязные простыни, служанку, блох, улыбки; останавливать прохожих, опустошать
тощие кошельки и честно облегчать толстую мошну; почтительно предлагать приют
путешествующей семье, содрать с мужчины, ощипать женщину, слупить с ребенка;
ставить в счет окно открытое, окно закрытое, угол около очага, кресло, стул,
табурет, скамейку, перину, матрац, охапку соломы; знать, насколько повреждают
зеркало отражения гостей, и брать за это деньги и, черт подери, любым способом
заставить путника платить за все, даже за мух, которых проглотила его собака!»
Этот мужчина и эта женщина были хитрость и злоба,
сочетавшиеся браком, – омерзительный и ужасный союз.
Муж раздумывал и соображал, а жена и не вспоминала о далеких
кредиторах, не заботилась ни о вчерашнем, ни о завтрашнем дне, она жадно жила
настоящей минутой.
Таковы были эти два существа. Козетта испытывала двойной
гнет: ее словно дробили мельничным жерновом и терзали клещами. Муж и жена
мучили ее каждый по своему: Козетту избивали до полусмерти – в этом виновата
была жена; она ходила зимой босая – в этом виноват был муж.
Козетта носилась вверх и вниз по лестнице, мыла, чистила,
терла, мела, бегала, выбивалась из сил, задыхалась, передвигая тяжести, и, как
ни была она слабосильна, выполняла самую тяжелую работу. И ни капли жалости к
ней! Свирепая хозяйка, злобный хозяин! Харчевня Тенардье была словно паутина, в
которой билась и запутывалась Козетта. В этой злосчастной маленькой служанке
как бы воплотился образ рабства. Это была мушка в услужении у пауков.
Бедный ребенок все терпел и молчал.
Что же происходит в этих младенческих душах, лишь недавно
покинувших божье лоно, когда на самой заре своей жизни они, столь беззащитные,
оказываются среди таких людей?
|
