Глава десятая.
Человек проснулся
Итак, когда на соборной колокольне пробило два часа
пополуночи, Жан Вальжан проснулся.
Он проснулся оттого, что постель его была слишком мягка.
Почти двадцать лет он не спал в постели, и хотя он лег не раздеваясь, все же
это ощущение было слишком ново, и оно нарушило его сон.
Он проспал более четырех часов. Усталость его прошла. Он не
привык отдыхать подолгу.
Открыв глаза, он с минуту всматривался в окружавшую его
темноту, потом опять закрыл их, пытаясь уснуть.
Если у человека было много разных впечатлений днем, если
множество мыслей тревожит его ум, он легко засыпает с вечера, но когда
проснется, ему уже не уснуть. Первый сон приходит легче, чем второй. Так было и
с Жаном Вальжаном. Он больше не мог уснуть и принялся размышлять.
Он находился в том состоянии духа, когда все мысли и
представления бывают смутны. В голове у него был хаос. Воспоминания о прошлом и
только что пережитом беспорядочно носились в его мозгу и, сталкиваясь друг с
другом, теряли форму, бесконечно разрастались и вдруг исчезали, как во
взбаламученной, мутной воде. У него возникало и исчезало множество мыслей, но
одна из них упрямо возвращалась, вытесняя все остальные. Эту мысль мы сейчас
откроем: он заметил шесть серебряных приборов и разливательную ложку, которые
Маглуар разложила за ужином на столе.
Эти шесть приборов не давали ему покоя. Они были здесь… В
нескольких шагах… Когда он проходил через соседнюю комнату, направляясь в ту,
где находился сейчас, старуха-служанка убирала их в шкафчик у изголовья
кровати… Он отлично заметит этот шкафчик… С правой стороны, если идти из
столовой… Они были тяжелые и притом из старинного серебра… За них, вместе с
разливательной ложкой, можно было выручить по меньшей мере двести франков…
Вдвое больше того, что он заработал за девятнадцать лет… Правда, он заработал
бы больше, если бы начальство не «обокрало» его.
Целый час он провел в колебаниях и сомнениях, во внутренней
борьбе. Пробило три. Он снова открыл глаза, приподнялся на постели, протянул
руку и нащупал ранец, который, ложась, бросил в угол алькова; затем свесил
ноги, коснулся ими пола и сел, почти не сознавая, как это произошло.
Некоторое время он сидел задумавшись, в позе, которая,
наверно, показалась бы зловещей всякому, кто разглядел бы в темноте этого
человека, одиноко бодрствовавшего в уснувшем доме. Вдруг он нагнулся, снял башмаки
и осторожно поставил их на циновку у кровати; потом принял прежнее положение и
застыл на месте, снова погрузившись в задумчивость.
Среди этого страшного раздумья мысль, о которой мы уже
говорили, ни на минуту не оставляла его в покое; она появлялась, исчезала и
появлялась снова, она точно давила его; и потом, сам не зная почему, он не
переставал думать об одном каторжнике, по имени Бреве, с которым вместе отбывал
наказание и у которого штаны держались на одной вязаной подтяжке. Шахматный
рисунок этой подтяжки с механической назойливостью мелькал перед его глазами.
Он сидел все в той же позе и, может быть, просидел бы так до
рассвета, если бы часы не пробили один раз: четверть или половину. Этот звук
словно сказал ему: «Иди!»
Он встал, в нерешительности постоял еще несколько секунд и
прислушался: все в доме молчало; тогда мелкими шагами он направился прямо к
окну, смутно белевшему перед ним. Ночь была не очень темная; светила полная
луна, которую временами заслоняли широкие тучи, гонимые ветром. Снаружи происходила
постоянная смена тени и света, затмение и прояснение, а в комнате царил
полумрак. Этот полумрак, достаточный для того, чтобы различать предметы, и
разрежавшийся, когда луна показывалась из-за облаков, походил на сизую дымку,
проникающую в подвал через отдушину, мимо которой снуют прохожие. Подойдя к
окну, Жан Вальжан внимательно осмотрел его. Оно было без решеток, выходило в
сад и, по местному обыкновению, запиралось только на задвижку. Он открыл окно,
холодная резкая струя воздуха ворвалась в комнату, и он тут же захлопнул его.
Он окинул сад тем испытующим взглядом, который не рассматривает, а скорее
изучает. Сад окружала невысокая белая стена, через которую легко было
перелезть. За ней, в отдалении Жан Вальжан различил верхушки деревьев, расположенных
на одинаковом расстоянии друг от друга; это свидетельствовало о том, что там
была аллея бульвара или обсаженный деревьями переулок.
Покончив с этим осмотром и, по-видимому, приняв
окончательное решение, он направился к алькову, взял свой ранец, пошарил в нем,
вынул какой-то предмет, положил его на кровать, засунул башмаки в карман, снова
застегнул ранец, вскинул его на спину, надел фуражку, надвинув козырек на
глаза, ощупью достал палку и поставил ее на окно, прислонив к косяку, затем
снова подошел к кровати и без колебаний схватил тот предмет, который оставил на
ней. Он походил на железный брус, заостренный с одного конца, как копье.
Было бы трудно определить в темноте, для чего мог
предназначаться этот кусок железа. Возможно, это был какой-нибудь рабочий
инструмент. А возможно – дубинка.
Днем каждому стало бы ясно, что это попросту подсвечник
рудокопа. В то время каторжников посылали иногда в каменоломни, находившиеся на
высоких холмах в окрестностях Тулона, и давали орудия рудокопов. Подсвечник рудокопа
сделан из массивного железа и заканчивается острием, которое вонзают в горную
породу.
Он взял подсвечник в правую руку и, затаив дыхание,
неслышным шагом направился к двери соседней комнаты, как известно, служившей
епископу спальней. Подойдя к этой двери, он нашел ее полуоткрытой. Епископ даже
не затворил ее как следует.
|
