 Увеличить |
Глава шестнадцатая.
Qlot libras in duce?[40]
Сражений при Ватерлоо – загадка. Оно одинаково непонятно и
для тех, кто выиграл его, и для тех, кто его проиграл. Для Наполеона – это
паника[41],
Блюхер видит в нем лишь сплошную пальбу; Веллингтон ничего в нем не понимает.
Просмотрите рапорты. Сводки туманны, пояснения сбивчивы. Одни запинаются,
другие невнятно лепечут. Жомини разделяет битву при Ватерлоо на четыре фазы;
Мюфлинг расчленяет ее на три эпизода; только Шарас – хотя в оценке некоторых
вещей мы с ним и расходимся – уловил своим острым взглядом характерные черты
катастрофы, которую потерпел человеческий гений в борьбе со случайностью,
предначертанной свыше. Все прочие историки как бы ослеплены, и, ослепленные,
они движутся ощупью. Действительно, то был день, подобный вспышке молнии, то
была гибель военной монархии, увлекшей за собой, к великому изумлению королей,
все королевства, то было крушение силы, поражение войны.
В этом событии, отмеченном высшей необходимостью, человек не
играл никакой роли.
Разве отнять Ватерлоо у Веллингтона и Блюхера – значит
лишить чего-то Англию и Германию? Нет. Ни о прославленной Англии, ни о величественной
Германии нет и речи при обсуждении проблемы Ватерлоо. Благодарение небу,
величие народов не зависит от мрачных похождений меча и шпаги. Германия, Англия
и Франция славны не силой оружия. В эпоху, когда Ватерлоо – всего лишь бряцание
сабель, в Германии над Блюхером возвышается Гете, а в Англии над Веллингтоном –
Байрон. Нашему веку присуще возникновение широкого круга идей, в сияние этой
утренней зари вливают свой сверкающий луч и Англия и Германия. Они полны
величия, ибо они мыслят. Повышение уровня цивилизации является их природным
свойством, оно вытекает из их сущности и нисколько не зависит от случая.
Возвышение их в XIX веке отнюдь не имело своим источником Ватерлоо. Лишь
народы-варвары внезапно вырастают после победы. Так после грозы вздувается
ненадолго поток. Цивилизованные народы, особенно в современную нам эпоху, не
возвышаются и не падают из-за удачи или неудачи полководца. Их удельный вес
среди рода человеческого является следствием чего-то более значительного,
нежели сражение. Слава богу, их честь, их достоинство, их просвещенность, их
гений не являются выигрышным билетом, на который герои и завоеватели – эти
игроки – могут рассчитывать в лотереях сражений. Случается, что битва
проиграна, а прогресс выиграл. Меньше славы, зато больше свободы. Умолкает
дробь барабана, и возвышает свой голос разум. Это игра, в которой выигрывает
тот, кто проиграл. Обсудим же хладнокровно Ватерлоо с двух точек зрения.
Припишем случайности то, что было случайностью, а воле божьей то, что было
волей божьей. Что такое Ватерлоо? Победа? Нет. Квинта в игре.
Выигрыш достался Европе, но оплатила его Франция.
Водружать там льва не стоило.
Впрочем, Ватерлоо – это одно из самых своеобразных
столкновений в истории. Наполеон и Веллингтон. Это не враги – это противоположности.
Никогда бог, которому нравятся антитезы, не создавал контраста более
захватывающего, очной ставки более необычной. С одной стороны – точность,
предусмотрительность, математический расчет, осторожность, обеспеченные пути
отступления, сбереженные резервы, непоколебимое хладнокровие, невозмутимая
методичность, стратегия, извлекающая выгоду из местности, тактика, согласующая
действия батальонов, резня, строго соблюдающая правила, война, ведущаяся с
часами в руках, никакого упования на случайность, старинное классическое
мужество, безошибочность во всем; с другой – интуиция, провиденье, своеобразие
военного мастерства, сверхчеловеческий инстинкт, блистающий взор, нечто,
обладающее орлиной зоркостью и разящее подобно молнии, чудесное искусство в
сочетании с высокомерной пылкостью, все тайны глубокой души, союз с роком,
река, равнина, лес, холм, собранные воедино и словно принужденные к
повиновению, деспот, доходящий до того, что подчиняет своей тирании даже поля
брани, вера в свою звезду, соединенная с искусством стратегии, возвеличенным
ею, но в то же время смущенным. Веллингтон – это Барем войны, Наполеон – ее
Микеланджело; и на этот раз гений был побежден расчетом.
Оба кого-то поджидали. И тот, кто рассчитал правильно,
восторжествовал. Наполеон ждал Груши – тот не явился. Веллингтон ждал Блюхера –
тот прибыл.
Веллингтон – это война классическая, мстящая за давний
проигрыш. На заре своей военной карьеры Наполеон столкнулся с такой войной в
Италии и одержал тогда блистательную победу. Старая сова спасовала перед
молодым ястребом. Прежняя тактика была не только разбита наголову, но и
посрамлена. Кто был этот двадцатишестилетний корсиканец, что представлял собой
этот великолепный невежда, который, имея против себя все, а за себя – ничего,
без провианта, без боевых припасов, без пушек, без обуви, почти без армии, с
горстью людей против целых полчищ, обрушивался на объединенные силы Европы и
самым невероятным образом одерживал победы там, где это казалось совершенно
невозможным? Откуда явился этот грозный безумец, который, почти не переводя
дыхания и с теми же картами в руках, рассеял одну за другой пять армий
германского императора, опрокинув за Альвицем Болье, за Болье Вурмсера, за
Вурмсером Меласа, за Меласом Макка? Кто был этот новичок в боях, обладавший
дерзкой самоуверенностью небесного светила? Академическая школа военного
искусства отлучила его, доказав этим собственную несостоятельность. Вот откуда
вытекает неукротимая злоба старого цезаризма против нового, злоба
вымуштрованной сабли против огненного меча, злоба шахматной доски против гения.
18 июня 1815 года за этой упорной злобой осталось последнее слово, и под Лоди,
Монтебелло, Монтенотом, Мантуей, Маренго и Арколем она начертала: «Ватерлоо».
То был приятный большинству триумф посредственности. Судьба допустила эту
иронию. На закате своей жизни и славы Наполеон снова встретился лицом к лицу с
молодым Вурмсером.
Будем бороться!
Будем бороться, но осмотрительно. Свойство истины – никогда
не преувеличивать. Ей нет в этом нужды! Существует нечто, подлежащее уничтожению,
иное же надо только осветить и разобраться в нем. Великая сила таится в
благожелательном и серьезном изучении предмета. Не надо языков пламени там, где
достаточно простого луча.
Итак, живя в XIX веке, мы относимся враждебно к
аскетическому затворничеству, у каких бы народов оно ни существовало, будь то в
Азии или в Европе, в Индии или в Турции. Кто говорит: «Монастырь» – говорит:
«болото». Способность монастырей к загниванию очевидна, их стоячие воды
вредоносны, их брожение заражает лихорадкой и изнуряет народы; их размножение
становится казнью египетской. Мы не можем подумать без ужаса о тех странах, где
кишат, как черви, всевозможные факиры, бонзы, мусульманские монахи-отшельники,
калугеры, марабуты, буддистские священники и дервиши.
И все же религиозный вопрос существует. В нем есть
таинственные, почти грозные стороны. Да будет нам позволено вглядеться в них
пристальней.
|
