 Увеличить |
Глава четвертая.
Претендент на столетний возраст
В детстве он не раз удостаивался награды в коллеже своего
родного города Мулена и однажды получил ее из рук самого герцога Нивернезского,
которого он называл герцогом Неверским. Ни Конвент, ни смерть Людовика XVI, ни
Наполеон, ни возвращение Бурбонов – ничто не могло изгладить из его памяти воспоминание
об этом событии. В его представлении «герцог Неверский» являлся самой крупной
фигурой века. «Что это был за очаровательный вельможа! – рассказывал
он. – И как к нему шла голубая орденская лента!» В глазах Жильнормана
Екатерина II искупила раздел Польши тем, что приобрела у Бестужева за три
тысячи рублей секрет изготовления золотого эликсира. Тут он воодушевлялся –
«Золотой эликсир, – восклицал он, – пол-унции желтой бестужевской
тинктуры и капель генерала Ламота – стоил в восемнадцатом веке луидор и служил
великолепным средством от несчастной любви и панацеей от всех бедствий,
насылаемых Венерой! Людовик Пятнадцатый послал двести флаконов этого эликсира
папе». Старик был бы разгневан и взбешен, если бы ему сказали, что золотой
эликсир есть не что иное, как хлористое железо. Жильнорман боготворил Бурбонов
и питал сильнейшее отвращение к 1789 году; он готов был без конца рассказывать
о том, как ему удалось спастись при терроре и сколько ума и присутствия духа
потребовалось от него, чтобы уберечь свою голову. Если кто-нибудь из молодежи
осмеливался хвалить при нем республику, он приходил в такую ярость, что чуть не
терял сознания. Иной раз, намекая на свои девяносто лет, он говорил: «Я льщу
себя надеждой, что мне не придется дважды пережить девяносто третий год». А
иной раз признавался домашним, что рассчитывает прожить до ста лет.
Глава пятая.
Баск и Николетта
У него были свои теории. Вот одно из его рассуждений: «Если
мужчина питает большую слабость к прекрасному полу, а сам имеет жену, к которой
равнодушен, безобразную, угрюмую, преисполненную сознания своих прав,
восседающую на кодексе законов, как на насесте, и при всем том еще ревнивую, у
него остается только один способ развязать себе руки и обрести покой: отдать
жене на растерзание кошелек. Такая добровольная отставка возвратит ему свободу.
Теперь жене будет чем заняться. Она скоро войдет во вкус начнет ворочать
деньгами, марать пальцы о медяки, школить арендаторов, муштровать фермеров,
теребить поверенных, вертеть нотариусами, отчитывать письмоводителей, водиться
с разными канцелярскими крысами, сутяжничать, сочинять контракты, диктовать
договоры, чувствовать себя полновластной хозяйкой, продавать, покупать, вершить
делами, командовать, обещать и надувать, сходиться и расходиться, уступать, отступать
и переуступать, налаживать, разлаживать, экономить гроши, проматывать сотни;
она совершает – это составляет особое и главное ее счастье – глупость за
глупостью и таким образом развлекается. Супруг пренебрегает ею, а она находит
себе утешение в том, что разоряет его». Жильнорман испытал эту теорию на себе,
и с ним произошло все как по – писаному. Вторая его жена столь усердно вела его
дела, что когда в один прекрасный день он оказался вдовцом, у него едва
набралось около пятнадцати тысяч ливров в год, да и то лишь при помещении почти
всего капитала в пожизненную ренту, на три четверти не подлежавшую выплате
после его смерти. Он, не задумываясь, пошел на эти условия, относясь
безразлично к тому, останется ли после него наследство. Впрочем, он имел возможность
убедиться, что и с родовым имуществом случаются всякие истории. Оно может,
например, сделаться национальным имуществом; он был свидетелем некоего
чудесного превращения французского государственного долга, вдруг уменьшившегося
на целую треть, и не слишком доверял книге росписей государственных долгов.
«Все это – лавочка», – говорил он. Как мы уже указывали, дом на улице
Сестер страстей Христовых, в котором он жил, был его собственным. Он всегда
держал двух слуг: «человека» и «девушку». Когда к Жильнорману нанимался новый
слуга, он считал необходимым окрестить его заново. Мужчинам он давал имена,
соответствующие названиям провинций, из которых они были родом: Ним, Контуа,
Пуатевен, Пикар. Его последний лакей, страдавший одышкой, толстяк лет
пятидесяти пяти, с больными ногами, не мог пробежать и двадцати шагов, но,
поскольку он был уроженцем Байоны, Жильнорман именовал его Баском. Все служанки
именовались у него Николеттами (даже Маньон, о которой речь будет впереди).
Как-то раз к нему пришла наниматься знатная стряпуха, мастерица своего дела, из
славной породы поварих. «Сколько вам угодно получать в месяц?» – спросил ее
Жильнорман. «Тридцать франков». – «А как вас зовут?» – «Олимпия». –
«Ну так вот, ты будешь получать пятьдесят франков, а зваться будешь Николеттой».
|
