Глава восьмая.
Артиллеристы дают понять, что с ними шутки плохи
Гавроша обступили.
Но он не успел ничего рассказать. Мариус, весь дрожа, отвел
его в сторону.
– Зачем ты сюда пришел?
– Вот те на! – воскликнул мальчик. – А вы-то
сами?
И он смерил Мариуса спокойным, дерзким взглядом. Его глаза
сияли гордостью.
Мариус продолжал строгим тоном:
– Кто тебе велел возвращаться? Передал ты по крайней
мере письмо по адресу?
По правде сказать, Гавроша немного мучила совесть. Торопясь
вернуться на баррикаду, он скорее отделался от письма, чем передал его. Он
принужден был сознаться самому себе, что несколько легкомысленно доверился
незнакомцу, даже не разглядев его лица в темноте. Что верно, то верно, человек
был без шляпы, но это не меняет дела. Словом, в душе он поругивал себя и боялся
упреков Мариуса. Чтобы выйти из положения, он избрал самый простой способ –
начал бессовестно врать.
– Гражданин! Я передал письмо привратнику. Барышня спала.
Она получит письмо, как только проснется.
Отправляя письмо, Мариус преследовал двойную цель –
проститься с Козеттой и спасти Гавроша. Ему пришлось удовольствоваться
половиной задуманного.
Он вдруг усмотрел какую-то связь между посылкой письма и
присутствием Фошлевана на баррикаде. Указав Гаврошу на Фошлевана, он спросил:
– Ты знаешь этого человека?
– Нет, – ответил Гаврош.
Как мы уже говорили, Гаврош и в самом деле видел Жана
Вальжана только ночью.
Смутные болезненные подозрения, зародившиеся было в мозгу
Мариуса, рассеялись. Разве он знал убеждения Фошлевана? Может быть, Фошлеван
республиканец. Тогда его участие в этом бою вполне понятно.
Между тем Гаврош, удрав на другой конец баррикады, кричал:
– Где мое ружье?
Курфейрак приказал отдать ему оружие.
Гаврош предупредил «товарищей», как он называл повстанцев,
что баррикада оцеплена. Ему удалось добраться сюда с большим трудом. Со стороны
Лебяжьей дорогу держал под наблюдением линейный батальон, составив ружья в
козлы на Малой Бродяжной; с противоположной стороны улицу Проповедников
занимала муниципальная гвардия. Прямо против баррикады были сосредоточены
основные силы.
Сообщив эти сведения, Гаврош прибавил:
– А теперь всыпьте им как следует.
Между тем Анжольрас, стоя у бойницы, с напряженным вниманием
следил за противником.
Осаждавшие, видимо, не очень довольные результатом выстрела,
стрельбы не возобновляли.
Подошел пехотный отряд и занял конец улицы, позади орудия.
Солдаты разобрали мостовую и соорудили из булыжников, прямо против баррикады,
небольшую низкую стену, нечто вроде защитного вала, дюймов восемнадцати
высотой. За левым углом вала виднелась головная колонна пригородного батальона,
сосредоточенного на улице Сен-Дени.
Анжольрасу в его засаде послышался тот особенный шум, какой
бывает, когда достают из зарядных ящиков жестянки с картечью, и он увидел, как
наводчик перевел прицел и слегка наклонил влево дуло пушки. Затем канониры
принялись заряжать орудие. Наводчик сам схватил фитиль и поднес к запалу.
– Нагните головы, прижмитесь к стене! – крикнул
Анжольрас. – Станьте на колени вдоль баррикады!
Повстанцы, толпившиеся у кабачка или покинувшие боевой пост
при появлении Гавроша, стремглав бросились к баррикаде, но прежде чем они
успели исполнить приказ Анжольраса, раздался выстрел и страшное шипение картечи.
Это был оглушительный залп.
Снаряд был направлен в отсек баррикады. Отскочив от стены,
осколки рикошетом убили двоих и ранили троих.
Было ясно, что если так будет продолжаться, баррикада не
устоит: пули пробивали ее.
Послышались тревожные возгласы.
– Попробуем помешать второму выстрелу! – сказал
Анжольрас.
Опустив ниже ствол карабина, он прицелился в наводчика,
который в эту минуту, нагнувшись над орудием, проверял и окончательно
устанавливал прицел.
Наводчик был красивый сержант артиллерии, молодой,
белокурый, с тонким лицом и умным выражением, характерным для войск этого
грозного рода оружия, которое призвано, совершенствуясь в ужасном истреблении,
убить в конце концов самую войну.
Комбефер, стоя рядом с Анжольрасом, глядел на юношу.
– Как жаль! – сказал он. – До чего
отвратительна эта бойня! Право, когда не будет королей, не будет и войн. Ты
целишься в сержанта, Анжольрас, и даже не глядишь на него. Подумай: быть может,
это прекрасный юноша, отважный, умный, ведь молодые артиллеристы – народ образованный;
у него отец, мать, семья, он, вероятно, влюблен, ему самое большее двадцать
пять лет, он мог бы быть твоим братом.
– Он и есть мой брат, – произнес Анжольрас.
– Ну да, и мой тоже, – продолжал Комбефер. –
Послушай, давай пощадим его!
– Оставь. Так надо.
По бледной, как мрамор, щеке Анжольраса медленно скатилась
слеза.
В ту же минуту он спустил курок. Блеснул огонь. Вытянув руки
вперед и закинув голову, словно стараясь вдохнуть воздух, артиллерист два раза
перевернулся на месте, затем повалился боком на пушку и остался недвижим. Видно
было, что по спине его. между лопатками, течет струя крови. Пуля пробила ему
грудь навылет. Он был мертв.
Пришлось унести его и заменить другим. На этом баррикада
выгадала несколько минут.
|
