Глава вторая.
Гаврош – враг освещения
Сколько времени он провел так? Каковы были приливы и отливы
его мрачного раздумья? Воспрянул ли он? Лежал ли поверженный во прах? Пал ли
духом до такой степени, что оказался сломленным? Мог ли он снова воспрянуть и
найти в своей душе точку опоры? По всей вероятности, он и сам не мог бы на это
ответить.
Улица была пустынна. Несколько встревоженных горожан,
поспешно возвращавшихся к себе домой, вряд ли его заметили. В опасные времена
каждому только до себя. Фонарщик, как обычно, пришел зажечь фонарь, висевший
против ворот дома э 7, и удалился. Если бы кто-нибудь различил Жана Вальжана в
этом мраке, то не подумал бы, что это живой человек. Он сидел на тумбе у ворот
неподвижно, словно превратившийся в ледяную статую призрак. Одно из свойств
отчаяния – замораживать. Слышался набат и отдаленный гневный ропот толпы.
Покрывая гул торопливых беспорядочных ударов колокола, сливавшихся с шумом
мятежа, башенные часы Сен-Поль, торжественно и не торопясь, пробили
одиннадцать; набат – дело рук человеческих, время – дело божье. Бой часов не
произвел никакого впечатления на Жана Вальжана; он не шелохнулся. Но почти
сейчас же раздался ружейный залп со стороны Центрального рынка, затем снова –
еще более оглушительный; вероятно, началась атака баррикады на улице Шанврери,
которую, как мы только что видели, отбил Мариус. При этих залпах, ярость
которых, казалось, возрастала в безмолвии ночи, Жан Вальжан вздрогнул. Встав,
он обернулся в ту сторону, откуда донесся грохот, потом опять опустился на
тумбу, скрестив руки, и голова его вновь медленно склонилась на грудь.
Он возобновил мрачную беседу с самим собою.
Вдруг он поднял глаза, – по улице кто-то шел,
неподалеку от него слышались шаги; он взглянул и, при свете фонаря, у здания
Архива, где кончается улица, увидел бледное, молодое и веселое лицо.
На улицу Вооруженного человека пришел Гаврош.
Он поглядывал вверх и, казалось, что-то разыскивал.
Он отлично видел Жана Вальжана, но не обращал на него
внимания.
Поглядев вверх, Гаврош стал смотреть вниз; поднявшись на
цыпочки, он осматривал двери и окна первых этажей; все они были закрыты,
заперты на замки и засовы. Проверив пять или шесть входов в дома,
забаррикадированные таким образом, гамен пожал плечами и определил положение
вещей следующим восклицанием:
– Черт побери!
Потом снова начал смотреть вверх.
Жан Вальжан, который за минуту до того при душевном своем
состоянии ни к кому не обратился бы и даже не ответил бы на вопрос,
почувствовал непреодолимое желание заговорить с этим мальчиком.
– Малыш! – сказал он. – Что тебе надо?
– Мне надо поесть, – откровенно признался Гаврош и
прибавил; – Сами вы малыш.
Жан Вальжан порылся в кармане и достал пятифранковую монету.
Но Гаврош, принадлежащий к породе трясогузок, быстро
перескакивавший с одного на другое, уже поднимал камень. Он увидел фонарь.
– Смотрите! – сказал он. – У вас тут еще есть
фонари! Вы не подчиняетесь правилам, друзья. Это непорядок. А ну-ка разобьем
это светило!
Он бросил камнем в фонарь. Стекло разлетелось с таким
треском, что обыватели, засевшие в своих укрытиях в доме напротив, запричитали:
«Вот и начинается девяносто третий год!»
Фонарь, сильно качнувшись, потух. На улице сразу стало
темно.
– Так, так, старушка-улица, – одобрил
Гаврош, – надевай свой ночной колпак – И, повернувшись к Жану Вальжану,
спросил:
– Как называется этот большущий сарай, что торчит тут у
вас в конце улицы? Архив, что ли? Пообломать бы эти толстые дурацкие колонны и
соорудить баррикаду – вот было бы славно!
Жан Вальжан подошел к Гаврошу.
– Бедняжка! Он хочет есть, – пробормотал он и
сунул ему в руку пятифранковую монету.
Гаврош задрал нос, удивленный величиной этого «су»; он
смотрел на него в темноте, и поблескивание большой монеты ослепило его.
Понаслышке он знал о пятифранковых монетах; их слава была ему приятна, и он
пришел в восхищение, видя одну из них так близко.
– Поглядим-ка на этого тигра! – сказал он.
Несколько мгновений он восторженно созерцал ее, потом,
повернувшись к Жану Вальжану, протянул ему монету и с величественным видом
сказал:
– Буржуа! Я предпочитаю бить фонари. Возьмите себе
вашего дикого зверя. Меня не подкупишь. Он о пяти когтях, но меня не оцарапает.
– У тебя есть мать? – спросил Жан Вальжан.
– Уж скорей, чем у вас, – не задумываясь, ответил
Гаврош.
– Тогда возьми эти деньги для матери, – сказал Жан
Вальжан.
Гавроша это тронуло. Кроме того, он заметил, что говоривший
с ним человек был без шляпы. Это внушило ему доверие.
– Вправду? – спросил он. – Это не для того,
чтобы я не бил фонари?
– Бей, сколько хочешь.
– Вы славный малый, – заметил Гаврош и опустил
пятифранковую монету в карман.
Доверие его возросло, и он спросил:
– Вы живете на этой улице?
– Да, а что?
– Можете мне показать дом номер семь?
– Зачем тебе дом номер семь?
Мальчик запнулся, побоявшись, что сказал слишком много, и,
яростно запустив всю пятерню в волосы, ограничился восклицанием:
– Да так!
У Жана Вальжана мелькнула догадка. Душе, объятой тревогой,
свойственны такие озарения.
– Может быть, ты принес мне письмо, которого я
жду? – спросил он.
– Вам? – сказал Гаврош. – Вы не женщина.
– Письмо адресовано мадмуазель Козетте, не так ли?
– Козетте? – проворчал Гаврош. – Как будто
там так и написано. Смешное имя!
– Ну так вот, я-то и должен передать ей письмо, –
объявил Жан Вальжан. – Давай его сюда.
– В таком случае вы, конечно, знаете, что я послан с
баррикады?
– Конечно, знаю.
Гаврош сунул руку в другой карман и вытащил сложенную
вчетверо бумагу. Затем он взял под козырек.
– Почет депеше, – сказал он. – Она от
временного правительства.
– Давай, – сказал Жан Вальжан.
Гаврош держал бумажку, подняв ее над головой.
– Не думайте, что это любовная цидулка. Она написана
женщине, но во имя народа. Мы, мужчины, воюем, но уважаем слабый пол. У нас не
так, как в высшем свете, где франтики посылают секретики всяким дурищам.
– Давай.
– Право, вы, кажется, славный малый, – продолжал
Гаврош.
– Давай скорей.
– Нате.
Он вручил бумажку Жану Вальжану.
– И поторапливайтесь, господин Икс, а то мамзель Иксета
ждет не дождется.
Гаврош был весьма доволен своей остротой.
– Куда отнести ответ? – спросил Жан
Вальжан. – К Сен-Мерри?
– Ну и ошибетесь немножко! – воскликнул
Гаврош. – Как говорится, пирожок – не лепешка. Это письмо с баррикады на
улице Шанврери, и я возвращаюсь туда. Покойной ночи, гражданин!
С этими словами Гаврош ушел, или, лучше сказать, упорхнул,
как вырвавшаяся на свободу птица, туда, откуда прилетел. Он вновь погрузился в
темноту, словно просверливая в ней дыру с неослабевающей быстротой метательного
снаряда; улица Вооруженного человека опять стала безмолвной и пустынной; в
мгновение ока этот странный ребенок, в котором было нечто от тени и сновидения,
утонул во мгле между рядами черных домов, потерявшись, как дымок во мраке.
Можно было подумать, что он растаял и исчез, если бы через несколько минут
треск разбитого стекла и удар фонаря о мостовую вдруг снова не разбудили
негодующих обывателей. Это орудовал Гаврош, пробегая по улице Шом.
|