 Увеличить |
Глава тринадцатая.
Катастрофа
Отступление в тылу гвардии носило зловещий характер.
Армия вдруг дрогнула со всех сторон одновременно – у
Гугомона, Ге-Сента. Папелота, Плансенуа. За криками: «Измена!» последовало:
«Спасайся!» Разбегающаяся армия подобна оттепели. Все оседает, дает трещины,
колеблется, ломается, катится, рушится, сталкивается, торопится, мчится. Это
неописуемый распад целого. Ней хватает у кого-то коня, вскакивает на него и, без
шляпы, без шейного платка, без шпаги, становится поперек брюссельского шоссе,
задерживая и англичан и французов. Он пытается остановить армию, он призывает
ее вернуться, он оскорбляет ее, он цепляется за убегающих, он рвет и мечет.
Солдаты, обегая его, кричат: «Да здравствует маршал Ней!» Два полка Дюрюта
мечутся в смятении, как мяч, перебрасываемый то туда, то сюда, между саблями
уланов и огнем бригад Кемпта, Беста, Пакка и Риландта. Опаснейшая из схваток –
бегство; друзья убивают друг друга ради собственного спасения, эскадроны и
батальоны разбиваются друг о друга и разбрызгиваются, словно гигантская пена
битвы. Лобо на одном конце, Рейль на другом втянуты в этот людской поток.
Тщетно Наполеон ставит ему преграды с помощью остатков своей гвардии, напрасно в
последнем усилии жертвует последними эскадронами личной охраны. Кио отступает
перед Вивианом, Келлерман – перед Ванделером, Лобо – перед Бюловым, Морапперед
Пирхом, Домон и Сюбервик – перед принцем Вильгельмом Прусским, Гийо, который
повел в атаку императорские эскадроны, падает, затоптанный конями английских
драгун. Наполеон галопом проносится вдоль верениц беглецов, увещевает,
настаивает, угрожает, умоляет. Все уста, еще утром кричавшие: «Да здравствует
император!», теперь безмолвствуют; его почти не узнают. Только что прибывшая
прусская кавалерия налетает, несется, сечет, рубит, режет, убивает, истребляет.
Упряжки сталкиваются, орудия мчатся прочь, обозные выпрягают лошадей из
артиллерийских повозок и бегут, фургоны, опрокинутые вверх колесами, загромождают
дорогу и служат причиной новой бойни. Люди давят, теснят друг друга, ступают по
живым и мертвым. Руки разят наугад, что и как попало. Несметные толпы наводняют
дороги, тропинки, мосты, равнины, холмы, долины, леса – все запружено
обращенной в бегство сорокатысячной массой людей. Вопли, отчаяние, брошенные в
рожь ружья и ранцы, расчищенные ударами сабель проходы; нет уже ни товарищей,
ни офицеров, ни генералов, – царит один невообразимый ужас. Там – Цитен,
крошащий Францию в свое удовольствие. Там – львы, превращенные в ланей. Таково
было это бегство!
В Женапе сделали попытку задержаться, укрепиться, дать отпор
врагу. Лобо собрал триста человек. Построили баррикады при входе в селение, но
при первом же залпе прусской артиллерии все снова бросились бежать, и Лобо был
взят в плен. До сих пор видны следы этого залпа на коньке полуразвалившегося
кирпичного дома справа от дороги, в нескольких минутах езды от Женапа. Пруссаки
ринулись на Женап, разъяренные, по-видимому, такой бесславной победой.
Преследование французов приняло чудовищные формы. Блюхер отдал приказ о
поголовном истреблении. Мрачный пример подал этому Роге, грозивший смертью
всякому французскому гренадеру, который привел бы к нему прусского пленного.
Блюхер превзошел Роге. Дюгем, генерал молодой гвардии, прижатый к двери
женапской харчевни, отдал свою шпагу гусару смерти, тот взял оружие и убил
пленного. Победа закончилась истреблением побежденных. Вынесем же приговор,
коль скоро мы олицетворяем собою историю: старик Блюхер опозорил себя. Эта жестокость
довершила бедствие. Отчаявшиеся беглецы миновали Женап, миновали Катр – Бра,
миновали Госели, Фран и Шарлеруа, миновали Тюэн и остановились лишь на границе.
Увы! Но кто же это так позорно бежал? Великая армия.
Неужели эта растерянность, этот ужас, это крушение
величайшего, невиданного в истории мужества были беспричинны? Нет. Громадная
тень десницы божьей простирается над Ватерлоо. Это день свершения судьбы. Сила
нечеловеческая предопределила этот день. Оттого-то в ужасе склонились все эти
головы; оттого-то сложили оружие все эти великие души. Победители Европы пали,
повергнутые во прах, не зная, что сказать, что предпринять, ощущая во мраке
присутствие чего-то страшного. Hoc erat in fatis[39]. В этот день перспективы
всего рода человеческого изменились. Ватерлоо – это стержень, на котором
держится XIX век. Исчезновение великого человека было необходимо для
наступления великого столетия. И это взял на себя тот, кому не прекословят.
Паника героев объяснима. В сражении при Ватерлоо появилось нечто более значительное,
нежели облако: появился метеор. Там побывал бог.
В сумерки, в поле, неподалеку от Женапа, Бернар и Бертран
схватили за полу редингота и остановили угрюмого, погруженного в раздумье,
мрачного человека, который, будучи занесен до этого места потоком беглецов,
только что спешился и, сунув поводья под мышку, брел одиноко, с блуждающим
взором, назад к Ватерлоо. То был Наполеон, еще пытавшийся идти вперед – великий
лунатик, влекомый погибшей мечтой.
|
