Глава третья.
Обогащенная комментариями Тусен
В саду, возле решетки, выходившей на улицу, стояла каменная
скамья, скрытая от взглядов любопытных ветвями граба; тем не менее, при
желании, прохожий мог дотянуться до нее рукой через решетку и ветви.
Как-то вечером, в том же апреле месяце, Жана Вальжана не
было дома, и Козетта после заката солнца пришла посидеть на этой скамье. Свежий
ветер шумел в деревьях. Козетта задумалась, беспредметная печаль мало-помалу
овладела ею, – та непреодолимая печаль, которую приносит ветер и которую,
быть может, навевает приоткрывшая себя в этот час загробная тайна.
Как знать, не присутствовала ли здесь Фантина, скрытая в
вечерней тьме?
Козетта встала, медленно обошла сад, ступая по росистой
траве, и, несмотря на меланхолический сон наяву, в который она погрузилась, все
же промолвила про себя: «Чтобы ходить по саду в это время, нужны деревянные
башмаки. А то можно простудиться».
Она снова направилась к скамье.
Опускаясь на нее, она заметила на том место, где раньше
сидела, довольно большой камень, которого там, конечно, не было за несколько
мгновений до этого.
Козетта смотрела на камень и спрашивала себя, что это может
значить. Внезапно у нее возникла мысль, испугавшая ее, – мысль, что камень
появился на скамье не сам собой, что кто-то положил его сюда, что чья-то рука
дотянулась сюда сквозь прутья решетки. На этот раз страх имел основания; камень
был налицо. Сомнений не оставалось; даже не прикоснувшись к нему, она убежала,
боясь оглянуться, влетела в дом и тотчас закрыла на ставень, на замок и засов
стеклянную входную дверь.
– Отец вернулся? – спросила она Тусен.
– Нет еще, барышня.
(Мы уже говорили, что Тусен заикается. Да будет нам
позволено больше на это не указывать. Нам претит изображение природного
недостатка.)
Жан Вальжан, склонный к задумчивости, любил ночные прогулки
и часто возвращался довольно поздно.
– Тусен! – продолжала Козетта. – Хорошо ли вы
запираете ставни на болты, хотя бы в сад? Закладываете ли вы в петли железные
клинышки?
– О, будьте спокойны, барышня!
Тусен делала все добросовестно, и хотя Козетта хорошо это
знала, все же не могла не прибавить:
– Ведь здесь так пустынно вокруг!
– Вот уж правда, барышня, – подхватила
Тусен. – Убьют, и пикнуть не успеешь! А наш хозяин еще и дома не ночует.
Но вы не бойтесь, барышня, я запираю окна все равно как в крепости. Одни
женщины в доме! Ну как тут не дрожать от страха! Подумать только! Вдруг ночью к
тебе в комнату ввалятся мужчины, прикажут: «Молчи!» – и начнут полосовать тебе
горло. И не так боишься смерти, все умирают, тут уж ничего не поделаешь, все
равно когда-нибудь помрешь, но, поди, противно чувствовать, как эти люди
хватают тебя. А потом, наверно, и ножи у них тупые! О господи!
– Полно! – сказала Козетта. – Заприте все
хорошенько.
Козетта, испуганная мелодрамой, выдуманной Тусен, а быть
может, и ожившим в ней воспоминанием о привидении на прошлой неделе, даже не
посмела сказать: «Ступайте, посмотрите, там кто-то положил камень на скамью!»
Она боялась открыть двери в сад из страха перед тем, как бы «мужчины» не вошли
в дом. Она приказала тщательно запереть двери и окна, заставила Тусен обойти
весь дом от погреба до чердака, заперла дверь в своей комнате, посмотрела под
кроватью и легла спать, но спала плохо. Всю ночь ей мерещился камень, похожий
на огромную пещеристую гору.
Утром, когда взошло солнце, – а стоит солнцу взойти,
как рассеиваются все ночные страхи и нам остается только посмеяться над ними, и
чем сильнее страхи, тем радостней смех, – и Козетта проснулась, все ее
ужасы показались ей кошмарным сном. «Что это мне привиделось? – сказала
она себе. – Вот и на прошлой неделе померещились мне ночью шаги в саду! А
потом я испугалась тени печной трубы! Неужели я стала трусихой?» Яркое солнце,
пробившееся сквозь щели ставен и окрасившее пурпуром шелковые занавеси, настолько
ободрило ее, что все эти ужасы померкли в ее воображении, даже камень.
«Никакого камня нет на скамейке, как не было и человека в
круглой шляпе в саду, – решила она. – Мне приснился этот камень, как
и все остальное»
Она оделась, спустилась в сад, подбежала к скамье и вся
покрылась холодным потом. Камень был там.
Но это длилось одно мгновение. То, что пугает ночью, днем
возбуждает любопытство.
«Какой вздор! – сказала она себе. – Ну-ка
посмотрим, что тут такое!»
Она приподняла камень, оказавшийся довольно тяжелым. Под ним
лежало что-то похожее на письмо.
Это был конверт из белой бумаги. Козетта схватила его. На
нем не было ни адреса, ни печати на обратной стороне. Тем не менее конверт,
хотя и не заклеенный, не был пуст. Внутри лежали какие-то бумаги.
Козетта вскрыла его. Теперь ею уже владели не страх и не
любопытство, а тревога.
Она вынула из конверта тетрадку, где каждая страница была
пронумерована и заключала несколько строк, написанных довольно красивым, как
показалось Козетте, и очень мелким почерком.
Козетта стала искать имя – его не было; подпись – ее не
было. Кому это адресовано? Вероятно, ей, так как чья-то рука положила пакет на
ее скамью. От кого бы это? Она почувствовала себя во власти непреодолимых чар;
она попыталась отвести глаза от этих листков, трепетавших в ее руке, взглянула
на небо, на улицу, на акации, залитые светит, на голубей, летавших над соседней
кровлей, потом вдруг взор ее упал на рукопись, и она подумала, что должна
узнать, что здесь написано. Вот что она прочла:
|
