Глава тринадцатая.
Проблески надежды гаснут
В хаосе чувств и страстей, волновавших защитников баррикады,
было всего понемногу: смелость, молодость, гордость, энтузиазм, идеалы,
убежденность, горячность, азарт, – а главное, лучи надежды.
Один из таких проблесков, одна из таких вспышек смутной
надежды внезапно озарила, в самый неожиданный миг, баррикаду Шанврери.
– Слушайте! – крикнул вдруг Анжольрас, не
покидавший своего наблюдательного поста. – Кажется, Париж просыпается.
И действительно: утром 6 июня, в течение часа или двух,
могло казаться, что мятеж разрастается. Упорный звон набата Сен-Мерри раздул
кое-где тлеющий огонь. На улице Пуарье, на улице Гравилье выросли баррикады. У
Сен-Мартенских ворот какой-то юноша с карабином напал в одиночку на целый
эскадрон кавалерии. Открыто, прямо посреди бульвара, он встал на одно колено,
вскинул ружье, выстрелом убил эскадронного командира и, обернувшись к толпе,
воскликнул:
– Вот и еще одним врагом меньше!
Его зарубили саблями. На улице Сен-Дени какая-то женщина
стреляла в муниципальных гвардейцев из окна. Видно было, как при каждом
выстреле вздрагивают планки жалюзи. На улице Виноградных лоз задержали
подростка лет четырнадцати с полными карманами патронов. На многие посты
произвели нападения. На углу улицы Бертен-Пуаре полк кирасир, во главе с генералом
Кавеньяком де Барань, неожиданно подвергся ожесточенному обстрелу. На улице
Планш-Мибре в войска швыряли с крыш битой посудой и кухонной утварью, –
это был дурной знак. Когда маршалу Сульту доложили об этом, старый
наполеоновский воин призадумался, вспомнив слова Сюше при Сарагосе: «Когда
старухи начнут выливать нам на головы ночные горшки, мы пропали».
Эти грозные симптомы, появившиеся в то время, когда
считалось, что бунт уже подавлен, нараставший гнев толпы, искры, вспыхивавшие в
глубоких залежах горючего, которые называют предместьями Парижа, – все это
сильно встревожило военачальников. Они спешили потушить очаги пожара. До тех
пор, пока не были подавлены отдельные вспышки, отложили штурм баррикад Мобюэ,
Шанврери и Сен-Мерри, чтобы потом бросить против них все силы и покончить с
ними одним ударом. На улицы, охваченные восстанием, были направлены колонны
войск; они разгоняли толпу на широких проспектах и обыскивали переулки,
направо, налево, то осторожно и медленно, то стремительным маршем. Отряды
вышибали двери в домах, откуда стреляли; в то же время кавалерийские разъезды
рассеивали сборища на бульварах. Эти меры вызвали громкий ропот и беспорядочный
гул, обычный при столкновениях народа с войсками. Именно этот шум и слышал
Анжольрас в промежутках между канонадой и ружейной перестрелкой. Кроме того, он
видел, как на конце улицы проносили раненых на носилках, и говорил Курфейраку:
– Эти раненые не с нашей стороны.
Однако надежда длилась недолго, луч ее быстро померк. Меньше
чем в полчаса все, что витало в воздухе, рассеялось; сверкнула молния, но грозы
не последовало, и повстанцы вновь почувствовали, как опускается над ними
свинцовый свод, которым придавило их равнодушие народа, покинувшего смельчаков
на произвол судьбы.
Всеобщее восстание, как будто намечавшееся, заглохло; отныне
внимание военного министра и стратегия генералов могли сосредоточиться на трех
или четырех баррикадах, которые еще держались.
Солнце поднималось все выше.
Один из повстанцев обратился к Анжольрасу:
– Мы голодны. Неужто мы так и умрем, не поевши?
Анжольрас, все еще стоя у своей бойницы и не спуская глаз с
конца улицы, утвердительно кивнул головой.
|
