Глава четвертая.
Законная власть восстанавливает свои права
Фантина ни разу не видела Жавера с того самого дня, когда
мэр вырвал ее из рук этого человека. Но хотя ее больной мозг и не был в
состоянии разобраться в происходящем, она ни на секунду не усомнилась в том,
что он пришел за ней. Она не могла вынести вида ужасной этой фигуры, она
почувствовала, что силы ее угасают, и, закрыв лицо руками, в испуге крикнула:
– Господин Мадлен, спасите меня!
Жан Вальжан – отныне мы уже не будем называть его иначе –
поднялся со стула. Самым ласковым, самым спокойным тоном он сказал Фантине:
– Успокойтесь Он пришел не за вами.
Затем он повернулся к Жаверу и сказал ему:
– Я знаю, что вам нужно.
Жавер ответил:
– Живо! Идем!
В тоне, каким были произнесены эти два слова, слышалось что-то
исступленное, что-то дикое. Жавер не сказал: «Живо! Идем!» Он сказал:
«Живидем!» Никакое правописание не могло бы точно передать эти звуки; то была
уже не человеческая речь, то было рычание.
На сей раз он поступил не так, как обычно: он не объявил о цели
своего прихода, он даже не предъявил приказа об аресте. Для него Жан Вальжан
являлся своего рода противником, таинственным и неуловимым, загадочным борцом,
которого он держал в своих тисках на протяжении пяти лет, но свалить не мог.
Этот арест был не началом, а концом. Он ограничился тем, что сказал: «Живо!
Идем!»
Произнося эти слова, он не сделал ни шагу; он только метнул
на Жана Вальжана взгляд, который он закидывал, как крюк, притягивая к себе
несчастные жертвы.
Этот взгляд пронзил Фантину до мозга костей за два месяца
перед тем.
При окрике Жавера Фантина открыла глаза. Но ведь г-н мэр
здесь. Чего же ей бояться?
Жавер шагнул на середину комнаты и крикнул:
– Эй, как тебя там! Идешь ты или нет?
Бедняжка оглянулась. В комнате не было никого, кроме монахини
и г-на мэра. К кому же могло относиться это омерзительное «ты»? Только к ней.
Она задрожала.
И тут она увидела нечто невероятное, нечто до такой степени
невероятное, что ничего подобного не могло бы померещиться ей даже в самом
тяжелом горячечном бреду.
Она увидела, как сыщик Жавер схватил за шиворот г-на мэра;
она увидела, как г-н мэр опустил голову. Ей показалось, что рушится мир.
Жавер действительно взял за шиворот Жана Вальжана.
– Господин мэр! – вскричала Фантина.
Жавер разразился хохотом, своим ужасным хохотом, обнажавшим
его зубы до десен.
– Никакого господина мэра здесь больше нет!
Жан Вальжан не сделал попытки отстранить руку, державшую его
за воротник редингота. Он сказал:
– Жавер…
– Я для тебя «господин полицейский надзиратель», –
перебил его Жавер.
– Сударь! – снова заговорил Жан Вальжан. –
Мне бы хотелось сказать вам несколько слов наедине.
– Громко! Говори громко! – крикнул Жавер. –
Со мной не шепчутся!
Жан Вальжан продолжал, понизив голос:
– Я хочу обратиться к вам с просьбой…
– А я приказываю тебе говорить громко.
– Но этого не должен слышать никто, кроме вас…
Какое мне дело? Я не желаю слушать!
Жан Вальжан повернулся к нему лицом и проговорил быстро и
очень тихо:
– Дайте мне три дня! Только три дня, чтобы я мог
съездить за ребенком этой несчастной женщины! Я уплачу все, что нужно. Вы
можете меня сопровождать, если хотите.
– Да ты шутишь! – крикнул Жавер – Право же, я не
считал тебя за дурака! Ты просишь дать тебе три дня. Сам задумал удрать, а
говорит, что хочет поехать за ребенком этой девки! Ха-ха-ха! Здорово! Вот это
здорово!
Фантина затрепетала.
– За моим ребенком! – вскричала она – Поехать за
моим ребенком! Значит, ее здесь нет? Сестрица, ответьте мне: где Козетта? Дайте
мне моего ребенка! Господин Мадлен! Господин мэр!
Жавер топнул ногой.
– И эта туда же! Замолчишь ли ты, мерзавка! Что за
негодная страна, где каторжников назначают мэрами, а за публичными девками
ухаживают, как за графинями! Ну нет! Теперь все это переменится. Давно пора!
Он пристально посмотрел на Фантину и добавил, снова ухватив
галстук, ворот рубашки и воротник редингота Жана Вальжана:
– Говорят тебе, нет здесь никакого господина Мадлена, и
никакого господина мэра здесь нет. Есть вор, разбойник, есть каторжник по имени
Жан Вальжан! Его-то я и держу! Вот и все!
Фантина вдруг приподнялась, опираясь на застывшие руки, она
взглянула на Жана Вальжана, на Жавера, на монахиню, открыла рот, словно
собираясь что-то сказать, какой-то хрип вырвался у нее из горла, зубы
застучали, она в отчаянье протянула вперед обе руки, ловя воздух пальцами,
словно утопающая, которая ищет, за что бы ей ухватиться, и опрокинулась на
подушку. Голова ее ударилась об изголовье кровати, потом упала на грудь; рот и
глаза остались открытыми, взор погас.
Она была мертва.
Жан Вальжан положил свою руку на руку державшего его Жавера
и разжал ее, словно руку ребенка, потом сказал Жаверу:
– Вы убили эту женщину.
– Довольно! – в ярости крикнул Жавер – Я пришел
сюда не за тем, чтобы выслушивать нравоучения. Обойдемся без них. Стража внизу.
Немедленно иди за мной, не то – наручники!
В углу комнаты стояла старая железная расшатанная кровать,
на которой спали сестры во время ночных дежурств; Жан Вальжан подошел к этой
кровати, в мгновенье ока оторвал от нее изголовье, уже и без того еле
державшееся и легко уступившее его могучим мускулам, вынул из него прут,
служивший основанием, и взглянул на Жавера. Жавер попятился к двери.
Жан Вальжан, с железным брусом в руках, медленно направился
к постели Фантины. У постели он обернулся и едва слышно сказал Жаверу:
– Не советую вам мешать мне сейчас.
Достоверно известно одно – Жавер вздрогнул.
У него мелькнула мысль позвать стражу, но Жан Вальжан мог
воспользоваться его отсутствием и бежать. Поэтому он остался, сжал в руке
палку, держа ее за нижний конец, и прислонился к косяку двери, не сводя глаз с
Жана Вальжана.
Жан Вальжан оперся локтем о спинку кровати и, опустив голову
на руку, стал смотреть на неподвижно распростертую Фантину. Он долго стоял так,
погруженный в свои мысли, безмолвный, видимо, забыв обо всем на свете. Его лицо
и поза выражали одно безграничное сострадание. Несколько минут спустя он
нагнулся к Фантине и начал что-то тихо говорить ей.
Что он ей сказал? Что мог сказать человек, который был
осужден законом, женщине, которая умерла? Какие это были слова? Никто в мире не
слышал их. Слышала ли их умершая? Существуют трогательные иллюзии, в которых,
может быть, заключается самая возвышенная реальность. Несомненно одно сестра
Симплиция, единственная свидетельница всего происходившего. часто рассказывала
впоследствии, будто в тот момент, когда Жан Вальжан шептал что-то на ухо
Фантине, она ясно видела, как блаженная улыбка показалась на этих бледных губах
и забрезжила в затуманенных зрачках, полных удивления перед тайной могилы.
Жан Вальжан взял обеими руками голову Фантины и удобно
положил ее на подушку, как это сделала бы мать для своего дитяти; он завязал
тесемки на вороте ее сорочки и подобрал ей волосы под чепчик. Потом закрыл ей
глаза.
Лицо Фантины в эту минуту, казалось, озарило непостижимое
сияние.
Смерть – это переход к вечному свету.
Рука Фантины свесилась с кровати. Жан Вальжан опустился на
колени, осторожно поднял ее руку и приложился к ней губами.
Потом встал и обернулся к Жаверу.
– Теперь я в вашем распоряжении, – сказал он.
|
