Том II
Перевод: К. Г. Локс Н. Д. Эфрос
Часть III
«Мариус»
Книга первая
Париж, изучаемый по его атому
Глава первая.
У Парижа есть ребенок, а у леса – птица; птица зовется
воробьем, ребенок – гаменом.
Сочетайте оба эти понятия – печь огненную и утреннюю зарю,
дайте обеим этим искрам – Парижу и детству – столкнуться, – возникнет
маленькое существо. Homuncio[71],
сказал бы Плавт.
Это маленькое существо жизнерадостно. Ему не каждый день
случается поесть, но в театр, если вздумается, этот человечек ходит каждый
вечер. У него нет рубашки на теле, башмаков на ногах, крыши над головой; он как
птица небесная, у которой ничего этого нет. Ему от семи до тринадцати лет, он
всегда в компании, день-деньской на улице, спит под открытым небом, носит
старые отцовские брюки, спускающиеся ниже пят, старую шляпу какого-нибудь
чужого родителя, нахлобученную ниже ушей; на нем одна подтяжка с желтой
каемкой; он вечно рыщет, что-то выискивает, кого-то подкарауливает;
бездельничает, курит трубку, ругается на чем свет стоит, шляется по кабачкам,
знается с ворами, на «ты» с мамзелями, болтает на воровском жаргоне, поет непристойные
песни, но в сердце у него нет ничего дурного. И это потому, что в душе у него
жемчужина – невинность, а жемчуг не растворяется в грязи. Пока человек еще
ребенок, богу угодно, чтобы он оставался невинным.
Если бы спросили у огромного города: «Кто же это?» – он
ответил бы: «Мое дитя».
Глава вторая.
Некоторые отличительные его признаки
Парижский гамен – это карлик при великане. Не будем
преувеличивать: у нашего херувима сточных канав иногда бывает рубашка, но в
таком случае она у него единственная; у него иногда бывают башмаки, но в таком
случае они без подметок; у него иногда есть дом, и он его любит, так как
находит там свою мать, но он предпочитает улицу, так как находит там свободу. У
него свои игры, свои проказы, в основе которых лежит ненависть к буржуа; свои
метафоры: умереть на его языке называется «сыграть в ящик»; свои ремесла:
приводить фиакры, опускать подножки у карет, взимать с публики во время сильных
дождей дорожную пошлину за переход с одной улицы на другую, что он называет «сооружать
переправы», выкрикивать содержание речей, произносимых представителями власти в
интересах французского народа, шарить на мостовой между камнями; у него свои
деньги: подбираемый на улице мелкий медный лом. Эти необычные деньги именуются
«пуговицами» и имеют у маленьких бродяг хождение по строго установленному
твердому курсу.
Есть у него также и своя фауна, за ней он прилежно наблюдает
по закоулкам: божья коровка, тля «мертвая голова», паук «коси – сено», «черт» –
черное насекомое, которое угрожающе вертит хвостом, вооруженным двумя рожками.
У него свое сказочное чудовище; брюхо чудовища покрыто чешуей – но это не
ящерица, на спине бородавки – но это не жаба; живет оно в заброшенных ямах для
гашения извести и пересохших сточных колодцах; оно черное, мохнатое, липкое,
ползает то медленно, то быстро, не издает никаких звуков, а только смотрит, и
такое страшное, что его еще никто никогда не видел; он зовет это чудовище
«глухачом». Искать глухачей под камнями – удовольствие из категории опасных.
Другое удовольствие – быстро приподнять булыжник и поглядеть, нет ли мокриц.
Каждый район Парижа славится своими интересными находками. На дровяных складах
монастыря урсулинок водятся уховертки, близ Пантеона – тысяченожки, во рвах
Марсова поля – головастики.
«Словечек» у этого ребенка не меньше, чем у Талейрана. Он не
уступит последнему в цинизме, но он порядочней его. Он подвержен неожиданным
порывам веселости и может ни с того ни с сего ошарашить лавочника диким
хохотом. Он легко переходит от высокой комедии к фарсу.
Проходит похоронная процессия. Среди провожающих покойника –
доктор. «Гляди-ка! – кричит гамен. – С каких это пор доктора сами
доставляют свою работу?»
Другой затесался в толпу. Солидный мужчина с очках, при
брелоках, возмущенно оборачивается: «Негодяй! Как ты посмел завладеть талией
моей жены?» – «Что вы, сударь! Можете обыскать меня».
|
