Глава седьмая.
Положение осложняется
Становилось все светлее. Но ни одно окно не отворялось, ни
одна дверь не приоткрывалась, это была заря, но не пробуждение. Солдат,
занимавших конец улицы Шанврери, против баррикады, отвели назад; мостовая
казалась безлюдной – она простиралась перед прохожими в зловещем покое. Улица
Сен-Дени была безмолвна, словно аллея сфинксов в Фивах. На перекрестках, белевших
в лучах зари, не было ни души. Нет ничего мрачнее пустынных улиц при утреннем
свете.
Ничего не было видно, но что-то доносилось до слуха. Где-то
неподалеку происходило таинственное движение. Все говорило о том, что близилась
решительная минута. Как и накануне вечером, дозорных отозвали, на этот раз всех
до одного.
Баррикада была укреплена сильнее, чем при первой атаке.
После ухода пяти повстанцев ее надстроили еще выше.
Опасаясь неожиданного нападения с тыла, Анжольрас, по совету
дозорных, обследовавших район рынка, принял важное решение он велел загородить
узкий проход переулка Мондетур, который до сих пор оставался свободным. Для
этого разобрали мостовую еще вдоль нескольких домов. Таким образом, баррикада,
перегородившая три улицы каменной стеной – спереди улицу Шанврери, слева
Лебяжью и Малую Бродяжную, справа улицу Мондетур, – стала почти неприступной;
правда, защитники ее оказались наглухо запертыми. У нее было три фронта, но не
осталось ни одного выхода.
– Не то крепость, не то мышеловка, – сказал,
смеясь, Курфейрак.
У входа в кабачок Анжольрас велел сложить в кучу штук
тридцать оставшихся булыжников, «вывороченных зря», как выразился Боссюэ.
В той стороне, откуда ждали нападения, стояла такая глубокая
тишина, что Анжольрас приказал всем занять боевые посты.
Каждому выдали порцию водки.
Нет ничего необычайнее баррикады, которая готовится
выдержать атаку. Каждый устраивается поудобнее, точно на спектакле. Кто
прислонится к стене, кто облокотится, кто обопрется плечом. Некоторые сооружают
себе скамью из булыжников. Здесь мешает угол стены – от него отходят подальше;
там выступ – надо укрыться под его защиту. Левши в большой цене: они занимают
места, неудобные для других. Многие устраиваются так, чтобы вести бой сидя.
Всем хочется найти положение, в котором удобно убивать и покойно умирать. Во
время роковой июньской битвы 1848 года один повстанец, одаренный необычайной
меткостью и стрелявший с площадки на крыше, велел принести себе туда
вольтеровское кресло; там его и поразил залп картечи.
Как только командир приказал готовиться к бою, беспорядочная
суета на баррикаде тотчас прекратилась: перестали перекидываться словами,
собираться в кружки, перешептываться по углам, разбиваться на группы. Все, что
бродило в мыслях, сосредоточилось на одном и превратилось в ожидание атаки.
Баррикада перед нападением – воплощенный хаос; в грозный час – воплощенная
дисциплина. Опасность порождает порядок.
Лишь только Анжольрас взял свой двуствольный карабин и занял
выбранный им пост перед отверстием в виде бойницы, все замолчали. Вдоль стены,
сложенной из булыжников, раздалось легкое сухое потрескивание. Это заряжали
ружья.
Несмотря ни на что, все держались более гордо и более
уверенно, чем когда-либо: предельное самоотвержение есть самоутверждение;
надежды ни у кого не оставалось, но оставалось отчаяние. Отчаяние – последнее
оружие, иногда приводящее к победе, как сказал Вергилий. Крайняя решимость идет
на крайние средства. Порою броситься в пучину смерти – это способ избежать
гибели, и крышка гроба становится тогда якорем спасения.
Как и накануне вечером, внимание всех было обращено, вернее
– приковано, к перекрестку улицы, уже освещенной зарей и ясно различимой.
Ждать пришлось недолго. Со стороны Сен-Ле явственно
послышалось какое-то движение, непохожее на шум вчерашней атаки. Лязг цепей,
беспокойная тряска движущейся громады, звяканье меди, какой-то торжественный
грохот – все возвещало приближение грозной железной машины. Сотрясалось самое
нутро старых тихих улиц, проложенных и застроенных для мирного плодотворного
общения людских интересов и идей, – улиц, не приспособленных для
чудовищных перекатов военной колесницы.
Бойцы напряженно вглядывались вдаль.
И вот показалась пушка.
Артиллеристы катили орудие, приготовленное для стрельбы и
снятое с передка; двое поддерживали лафет, четверо толкали колеса, другие везли
позади зарядный ящик. Видно было, как дымится зажженный фитиль.
– Огонь! – скомандовал Анжольрас.
С баррикады дали залп, раздался ужасающий грохот; туча дыма
скрыла и заволокла людей и орудие; через несколько секунд облако рассеялось, и
пушка с людьми показалась снова. Канониры устанавливали орудие против
баррикады, медленно, аккуратно, не торопясь. Ни один из них не был ранен. Затем
наводчик налег на казенную часть, чтобы поднять прицел, и начал наводить пушку
с серьезностью астронома, направляющего подзорную трубу.
– Браво, артиллеристы! – вскричал Боссюэ.
Баррикада разразилась рукоплесканиями.
Минуту спустя, прочно утвердившись на самой середине улицы,
оседлав канаву, орудие приготовилось к бою. Оно разевало на баррикаду свою
страшную пасть.
– А ну, валяй! – проговорил Курфейрак. – Вот
так зверюга! Сперва в щелчки, а потом в кулаки. Армия протягивает к нам свою
лапищу. Баррикаду здорово тряхнет. Ружьем нащупывают, пушкой бьют.
– Это восьмидюймовое орудие нового образца, из
бронзы, – добавил Комбефер. – Такие орудия при малейшем нарушении
пропорции – на сто частей меди десять частей олова – могут взорваться. Излишек
олова делает их ломкими. В стволе могут образоваться пустоты и раковины. Чтобы
избежать этой опасности и увеличить заряд, пожалуй, следовало бы вернуться к
набивке обручей, как в четырнадцатом веке, и насадить на дуло, от казенной
части до цапфы, ряд стальных колец. А до тех пор стараются чем могут помочь
горю: с помощью трещотки удается определить, где появились трещины и раковины в
стволе орудия. Но есть лучший способ: это движущаяся искра Грибоваля.
– В шестнадцатом веке пушки были нарезные, –
заметил Боссюэ.
– Да, – подтвердил Комбефер, – это
увеличивает силу удара, но уменьшает его точность. Кроме того, при стрельбе на
короткую дистанцию траектория не имеет нужного угла, парабола ее чрезмерно
увеличивается, снаряд летит недостаточно прямо и не в состоянии поразить то, что
встретит на своем пути. А в сражении это тем важнее, чем ближе неприятель и чем
чаще должна стрелять пушка. Этот недостаток натяжения кривой снаряда в нарезных
пушках шестнадцатого века зависел от слабости заряда, а слабые заряды в
подобных орудиях отвечали требованиям баллистики и способствовали сохранности
лафетов. В общем такой деспот, как пушка, не волен делать все, что захочет; ее
сила, в сущности, большая слабость. Скорость пушечного ядра только шестьсот
миль в час, тогда как скорость света – семьдесят тысяч миль в секунду. Таково
превосходство Иисуса Христа над Наполеоном.
– Зарядите ружья, – приказал Анжольрас.
Способна ли баррикада выдержать пушечное ядро? Пробьет ли ее
залпом? Вот в чем вопрос. Пока повстанцы перезаряжали ружья, артиллеристы
заряжали пушку.
– Защитники редута застыли в тревожном ожидании.
Грянул выстрел, раздался грохот.
– Есть! – крикнул веселый голос.
И в ту же секунду как ядро попало в баррикаду, внутрь ее
скатился Гаврош.
Он пробрался с Лебяжьей улицы и легко перелез через добавочную
баррикаду, отгородившую запутанные переулки Малой Бродяжной.
Гаврош произвел куда большее впечатление на баррикаде, чем
ядро.
Оно застряло в груде хлама, разбив всего-навсего одно из
колес омнибуса и доконав старые сломанные роспуски Ансо. Увидев это, вся
баррикада разразилась хохотом.
– Валяйте дальше! – крикнул артиллеристам Боссюэ.
|
