 Увеличить |
Досуги господина Баматабуа
Во всех маленьких городках, в Монрейле – Приморском – в
частности, всегда есть особая порода молодых людей, которые в провинции
проедают свои полторы тысячи ливров ренты с таким видом, с каким все им
подобные пожирают в Париже двести тысяч франков в год. Это существа,
относящиеся к многочисленным видам пустоцветов, – это круглые нули,
паразиты, ничтожества, у которых есть немного земли, немного глупости и немного
ума; люди, которые в гостиной показались бы деревенщиной, а в кабаке считают
себя аристократами, которые говорят: «Мои луга, мои леса, мои крестьяне»,
освистывают актрис в театре, чтобы показать, что они люди со вкусом, и задирают
гарнизонных офицеров, чтобы доказать, что они люди храбрые, охотятся, курят,
зевают, пьют, пахнут табаком, играют на бильярде, глазеют на приезжих, когда те
выходят из дилижанса, днюют и ночуют в кофейнях, обедают в трактире, держат
собаку, которая грызет кости у них под столом, и любовницу, которая накрывает
на стол, торгуются из-за гроша, утрируют моду, восхищаются трагедией, презирают
женщин, донашивают старые сапоги до дыр, подражают Лондону, глядя на него
сквозь призму Парижа, и Парижу, глядя на него сквозь призму Понт-а-Мусон, к старости
окончательно тупеют, ничего не делают, ни на что не годны, но особого вреда не
приносят.
Феликс Толомьес, несомненно, был бы одним из таких господ,
если бы он никогда не выезжал из своей провинции и ни разу не побывал в Париже.
Будь они богаче, про них сказали бы: «Это щеголи». Будь они
победнее, про них сказали бы: «Это лодыри». Но в сущности говоря, это просто
бездельники. Среди таких бездельников есть скучные, есть скучающие, есть
мечтатели; попадаются и негодяи.
В те времена щеголь состоял из высокого воротничка, широкого
галстука, часов с брелоками, трех разноцветных жилетов, надетых один на другой,
причем синий и красный надевались снизу, из оливкового фрака с короткой талией,
длинными заостренными фалдами и двумя рядами серебряных пуговиц, посаженных
очень тесно и доходящих до самых плеч, а также из более светлых, тоже
оливковых, панталон, украшенных по швам неопределенным, но всегда нечетным
числом шелковых кантов, от одного до одиннадцати, – предел, которого никто
не переступал. Присоедините к этому полусапожки с железными подковками на
каблуках, цилиндр с узкими полями. волосы, взбитые копной, огромную трость и
речь, расцвеченную каламбурами Потье. Вдобавок ко всему – усы и шпоры. Усы в те
годы являлись отличительным признаком штатских лиц, шпоры – пешеходов.
У провинциального франта шпоры бывали длиннее, а усы
свирепее.
Это происходило во времена борьбы южноамериканских республик
с испанским королем, борьбы Боливара с Морильо. Шляпы с узкими полями
составляли принадлежность роялистов и назывались «морильо»; либералы облюбовали
шляпы с широкими полями, носившие название «боливаров».
Месяцев через восемь после того, о чем было рассказано на
предыдущих страницах, в первых числах января 1823 года, вечером, на улице,
покрытой только что выпавшим снегом, один из этих франтов, из этих
бездельников, человек «благонамеренный», ибо голова у него была увенчана
«морильо», закутанный в широкий теплый плащ, довершавший в зимнюю пору модный
наряд, забавлялся тем, что поддразнивал некое создание женского пола, разгуливавшее
в открытом бальном платье и с цветами на голове перед витриной офицерской
кофейни. Франт курил сигару, ибо таково было решительное требование моды.
Всякий раз как женщина проходила мимо него, он пускал ей в
лицо вместе с облаком сигарного дыма какое-нибудь замечание, казавшееся ему
верхом остроумия и веселости, как, например – «Вот так уродина! Да уберешься ли
ты наконец? Эх ты, беззубая!» и т. п. и т. п. Звали франта господин
Баматабуа. Женщина, уныло разряженное привидение, сновавшее взад и вперед по
снегу, – не отвечала ему, даже не смотрела на него и молча, с мрачной
настойчивостью, продолжала свою прогулку, каждые пять минут снова и снова
подвергаясь его насмешкам, словно осужденный солдат, прогоняемый сквозь строй.
Такое невнимание, должно быть, раздосадовало шалопая; воспользовавшись
моментом, когда она повернулась к нему спиной, он подкрался к ней сзади,
нагнулся, давясь хохотом, схватил пригоршню снега и внезапно сунул его за вырез
платья, между ее обнаженными лопатками. Девушка испустила дикий вопль,
обернулась и, как пантера, бросилась на мужчину, впиваясь ему в лицо ногтями и
обливая его потоком отборной брани, которой могла бы позавидовать пьяная
солдатня. Эти ругательства, выкрикиваемые осипшим от водки голосом, вылетали из
обезображенного рта, в котором действительно недоставало двух передних зубов.
То была Фантина.
На шум из кофейни гурьбой высыпали офицеры, столпились
прохожие, и вокруг живого клубка, в котором трудно было разобрать, где был
мужчина и где женщина, образовался широкий круг зрителей, хохотавших, гикавших,
хлопавших в ладоши; мужчина отбивался, шляпа с него слетела, а женщина колотила
его ногами и кулаками, рыча от ярости, беззубая, простоволосая, стриженая, вся
посиневшая, страшная.
Внезапно от толпы отделился высокий человек, схватил женщину
за лиф ее атласного, забрызганного грязью платья и сказал:
– Иди за мной.
Женщина подняла голову, и ее истошный крик внезапно
оборвался. Глаза ее остекленели, посиневшее лицо стало мертвенно-бледным, она
задрожала от ужаса. Она узнала Жавера.
Франт воспользовался этим обстоятельством и улизнул.
|
