Том 1
ВВЕДЕНИЕ. ГРОМОВАЯ ГОРА
На левом
берегу Рейна, в нескольких милях от бывшей королевской резиденции Вормс,
неподалеку от того места, где берет свое начало речушка Зельц, появляются
первые горные отроги. Ощетинившиеся горные вершины кажутся убегающим к северу
стадом испуганных буйволов, которые словно исчезают в тумане.
Горы эти
нависают над почти безлюдной равниной. Кажется, будто они почтительно шествуют
за самой высокой из них. Каждая гора носит звучное имя, каждая напоминает нечто
своими очертаниями или связана с каким-нибудь преданием: одна зовется
Королевским Троном, другая – Шиповником, вот эта – Соколиная гора, а та –
Змеиный Хребет.
Самая
высокая из всех – та, что решительнее Других устремлена ввысь, вершина которой
увенчана нагромождением камней, – зовется Громовой горой.
Когда
вечер опускается на землю и густеет тень под дубами, когда последние лучи заходящего
солнца играют в вершинах горных исполинов, то кажется, что покой снисходит с
небесных высот. Невидимая властная рука набрасывает на утомленных за день
обитателей равнины длинное голубоватое покрывало, в глубине которого мерцают
звезды. И тогда жизнь постепенно замирает. Все засыпает на земле и в воздухе.
Среди
этого покоя одинокая речушка, о которой мы уже упоминали, – Зельцбах, как
ее называют в местечке, – продолжает свой таинственный путь под
прибрежными елями. Она неспешно несет свои воды в Рейн, и ничто не остановит
ее. Песок в ее русле всегда прохладен, тростник гибок, утесы густо поросли мхом
и камнеломкой; ни единой волной не вспенится она от Моршейма до самого
Фрейвенхейма.
Немного
выше того места, где река берет свое начало, между Альбисхеймом и Кирхейм-Поландом,
проходит дорога, изрезанная глубокими колеями. Она петляет меж Двух отвесных
скал и приводит в Даненфельс. После Даненфельса дорога превращается в тропинку,
затем и тропинка сужается, становится все незаметнее, наконец, вовсе теряется
из виду. Взгляду открывается необъятный склон Громовой горы, вершина которой
нередко осеняется священным огнем, давшим горе имя. Деревья непроницаемой
стеной опоясывают склон, надежно укрывая его от любопытных глаз.
В самом
деле, оказавшись под сенью деревьев, могучих, словно дубы античной Дидоны, путешественник
может двигаться дальше, оставаясь не замеченным с равнины, проезжай он хоть
средь бела дня. И будь его лошадь увешана бубенцами, как испанский мул, –
никто не услышит их звона; будь лошадь покрыта затканной золотом попоной,
словно конь самого императора, ни один отблеск не проникнет сквозь листву. Пышные
ветви не пропускают ни малейшего звука, густая тень заглушает все краски.
В наши
дни самые внушительные горы стали просто наблюдательными пунктами, а мрачные
предания вызывают у путешественника лишь улыбку сомнения. Однако и сегодня этот
пустынный край заставляет местных жителей трепетать от ужаса и безлюдности.
Несколько жалких на вид домишек, будто забытые часовые соседних деревень, стоят
на почтительном расстоянии от колдовского леса.
Обитатели
этих затерянных домишек – мельники, которые охотно доверяют реке свое зерно, а
муку отвозят потом в Рокенхаузен или Альзей. Живут здесь еще пастухи, они
гоняют стада в горы. И пастухам, и их собакам случалось вздрагивать при звуке
рухнувшей от старости вековой ели. Кто знает, в каких лесных дебрях исчезает
она!
Как мы
уже говорили, предания в этом краю мрачны и зловещи. Рассказывают, что тропинка,
которая теряется за Даненфельсом среди вересковых зарослей, не всегда приводила
истинных христиан к вратам рая.
Вероятно,
кто-нибудь из нынешних жителей Даненфельса слышал от отца или Деда историю,
подобную той, которую мы хотим рассказать.
Случилось
это 6 мая 1770 года. Приближался час, когда вода в реке становится молочно-розовой.
Это время знакомо каждому жителю Рингау: солнце опускается на крышу Страсбургского
собора, и его шпиль делит солнечный диск надвое.
Всадник,
ехавший из Майенса, миновал Альзей и Кирхейм-Поланд, затем оставил позади
Даненфельс и свернул на едва различимую тропинку, а тропинка вскоре и вовсе
исчезла. Тут он спешился, взял коня под уздцы О и собрался было привязать его к
дереву. Конь тревожно заржал. Казалось, мрачный лес дрогнул – так необычен был
здесь этот звук.
– Ну-ну,
успокойся, мой славный Джерид, – прошептал незнакомец, – позади
двенадцать миль, и для тебя по крайней мере путешествие закончилось.
Он
огляделся, словно пытаясь увидеть что-то сквозь листву; но сумерки уже
сгустились, лишь смутно угадывались тени, наплывавшие одна на другую.
Оставив
тщетные попытки хоть что-нибудь различить в темноте, незнакомец обернулся к
лошади. Ее арабское имя свидетельствовало одновременно о ее происхождении и о
скаковых качествах. Притянув к себе морду лошади обеими руками, он коснулся
губами ее пылавших ноздрей.
– Прощай,
мой верный друг, – сказал он, – больше мы не увидимся, прощай!
С этими
словами он бросил беглый взгляд вокруг, словно надеясь быть услышанным.
Конь
тряхнул шелковистой гривой, стукнул копытом об землю и заржал так, будто почувствовал
смертельную опасность.
На этот
раз всадник лишь кивнул головой, и его улыбка будто говорила:
– Ты
прав, Джерид, опасность совсем рядом.
Вероятно,
решив заранее, что бороться с этой onacrio-стью бесполезно, отважный незнакомец
выхватил пару великолепных пистолетов с инкрустированными стволами и золочеными
рукоятками, затем разрядил их один за другим, вытолкнув шомполом пыжи и пули, а
порох развеял по ветру.
Покончив
с этим, он убрал пистолеты в седельную кобуру.
Но и это
было еще не все.
У
незнакомца висела на перевязи шпага со стальным эфесом. Он расстегнул поясной
ремень, обмотал им шпагу, просунул ее под седло, приторочив к стремени таким
образом, что острие шпаги оказалось на одном уровне с пахом, а эфес – с
лопаткой лошади.
Затем
всадник отряхнул пыль с сапог, снял перчатки, пошарил в карманах. Нащупав там
крошечные ножницы и перочинный ножик с черепаховым черенком, он небрежно
швырнул их, даже не взглянув, куда они упали.
Незнакомец
в последний раз погладил Джерида, вздохнул полной грудью и, сделав безуспешную
попытку отыскать хоть какую-нибудь тропинку и так и не найдя ее, пошел наугад в
глубь леса.
Мы полагаем,
что настала пора рассказать поподробнее о незнакомце, который только что
предстал пере? читателем, так как ему суждено сыграть немаловажную роль в нашей
истории.
Человеку,
который, спешившись, так отважно устремился в лесную чащу, было за тридцать лет.
Роста он был выше среднего, прекрасно сложен. В нем угадывались сила и
ловкость, он был гибок и подвижен. На нем был сюртук черного бархата с
золочеными петлицами, полы расшитой куртки выглядывали из-под сюртука, а
кожаные штаны плотно облегали ноги, стройность которых не портили лакированные
сапоги.
Живость
лица выдавала в нем южанина, в нем угадывались сила и вместе с тем утонченность.
Глаза его способны были выразить любые оттенки чувств. Когда незнакомец
задерживал взгляд на собеседнике, казалось, будто он проникал до самых глубин
его души. Бросалось в глаза, что его смуглые щеки загорели под лучами
непривычно горячего солнца. Рот у него был большой, но тонко очерченный, загар
лишь подчеркивал белизну прекрасных зубов. Ступни его ног были длинные, но
изящные, руки – маленькие и нервные.
Незнакомец
едва успел сделать несколько шагов в кромешной темноте, как вдруг услышал, что
кто-то торопливо подходит к его лошади. Первым его движением было немедленно
вернуться, но он сдержался. Ему захотелось увидеть, что сталось с Джеридом, и
он, поднявшись на носки, бросил назад молниеносный взгляд. Но Джерид уже исчез:
невидимая рука отвязала повод и увела коня.
Незнакомец
слегка нахмурился, затем едва заметная улыбка пробежала по его губам.
И он
вновь стал углубляться в лесную чащу.
Он
прошел еще несколько шагов – сумерки едва угадывались сквозь кроны деревьев,
однако вскоре и этот, слабый отсвет пропал. Незнакомец очутился в полной
темноте, такой плотной, что не видно было, куда ступает нога. Боясь
заблудиться, он остановился.
– Я
благополучно добрался до Даненфельса, – произнес он громко, – потому
что из Майенса в Даненфельс ведет дорога; я доехал до Брюийер-Нуара, потому что
из Даненфельса в Брюийер-Нуар меня привела тропинка; я дошел из Брюийер-Нуара
сюда, хотя не нашел ни дороги, ни тропинки, только лес кругом. Ну, а здесь мне,
видно, придется остановиться: ничего не вижу.
Только
он произнес эти слова на каком-то наречии – смеси французского с сицилийским,
как приблизительно в пятидесяти шагах от него вспыхнул свет.
– Благодарю! –
сказал он. – Раз появился этот свет, я иду на него.
Свет
Поплыл вперед, не качаясь. Он походил на свет театральной сцены, движением которых
руководил хороший режиссер.
Незнакомец
прошел еще сотню шагов, потом почувствовал возле уха чье-то дыхание.
– Не
оборачивайся, – произнес голос справа от него, – иначе тебе конец.
– Хорошо, –
не моргнув глазом, ответил невозмутимый путешественник.
– И
не разговаривай, – раздался голос слева от него, – или ты умрешь!
Незнакомец
молча кивнул.
– Если
боишься, – едва слышно произнес третий голос, похожий на голос отца
Гамлета, который, казалось, исходил из самых недр земли, – если боишься,
возвращайся той же дорогой к Даненфельсу: это будет означать, что ты
отказываешься, и тебе будет позволено уйти туда, откуда ты пришел.
Незнакомец
махнул рукой и зашагал дальше.
Ночь
была темная, а лес такой непроходимый, что, несмотря на свет, который маячил
перед путником, он шагал спотыкаясь. Так продолжалось около часа, и все это
время незнакомец следовал за лучом света, не проронив ни звука, не испытывая ни
малейшего страха.
Внезапно
свет погас.
Лес
остался позади. Незнакомец взглянул вверх: на темно-лазурном небе мерцало лишь
несколько звезд.
Он
продолжал идти в том направлении, где только что погас путеводный луч, и вскоре
оказался перед развалинами замка.
В тот же
миг он нащупал ногой обломки.
Что-то
холодное коснулось его висков, и на глаза опустилась пелена, наступила полная
темнота. Ему обмотали голову влажной повязкой. Несомненно, это был какой-то
ритуал; во всяком случае, он был к нему готов, потому что не пытался сорвать
повязку. Он лишь протянул руку в полном молчании, как слепой, требующий
поводыря.
Это
движение было понято, тотчас кто-то подхватил незнакомца холодной костлявой
рукой. Он сообразил, что это костлявая рука скелета. Но ничто не дрогнуло в
нем.
В то же
мгновение незнакомец почувствовал, что кто-то увлекает его вперед. Через сотню
туаз
они
остановились.
Пальцы
скелета разжались, повязка спала с глаз, и незнакомец замер: он очутился на вершине
Громовой горы.
|
