Глава 19. ГЛАВА, В
КОТОРОЙ ГЕРОИ СНОВА ОПУСКАЮТСЯ НА ЗЕМЛЮ
Герцог
де Ришелье находился в спальне своего версальского особняка, где он пил шоколад
с ванилью в обществе Рафте, требовавшего от него отчета Герцог был очень занят
своим лицом, издали рассматривая себя в зеркале, и потому почти не обращал
внимания на более или менее точные расчеты своего секретаря.
Неожиданно
стук каблуков в приемной возвестил о приходе посетителя, и герцог поспешно
допил шоколад, беспокойно поглядывая на дверь.
Бывали
часы, когда герцог де Ришелье, подобно состарившейся кокетке, мог принимать далеко
не всех.
Камердинер
доложил о приходе барона де Таверне.
Герцог,
вероятно, собирался придумать какую-нибудь отговорку и перенести визит своего
друга на другой день или хотя бы на другое время, однако едва дверь отворилась,
как резвый старикашка влетел в комнату, на ходу небрежно сунул руку маршалу и
плюхнулся в глубокое кресло, жалобно скрипнувшее не столько под его тяжестью,
сколько от удара.
Ришелье
наблюдал за другом, напоминавшим фантастического персонажа Гофмана. Он услышал
скрип кресла, потом тяжелый вздох и обернулся к гостю.
– Ну,
барон, что новенького? – спросил он. – Ты тосклив, как сама смерть.
– Тосклив!.. –
повторил Таверне. – Тосклив…
– Черт
побери! От радости, как мне кажется, так не Вздыхают.
Барон
взглянул на маршала с таким видом, словно хотел сказать, что пока Рафте в
спальне, объяснений по поводу его вздоха дать нельзя.
Рафте
все понял не оборачиваясь, потому что он тоже, как и его хозяин, поглядывал
иногда в зеркало.
А как
только он понял, он сейчас же скромно удалился.
Барон
проводил его взглядом, и едва дверь за ним затворилась, он продолжал:
– Тосклив
– это не то слово, скажи лучше – обеспокоен, крайне обеспокоен.
– Ба!
– В
самом деле! – вскричал Таверне, умоляюще сложив руки. – И не надо
делать вид, что ты удивлен. Вот уж больше месяца ты водишь меня за нос
отговорками:
«Я не
видел короля» или «Король меня не заметил», или:
«Король
на меня дуется». Тысяча чертей! Герцог! Так не отвечают старому другу. Месяц –
ты только вдумайся! – это же целая вечность!
Ришелье
пожал плечами.
– Что,
черт возьми, ты хотел бы от меня услышать? – возразил он.
– Правду!
– Дьявольщина!
Ведь я тебе уже сказал ее, черт подери! Я тебе на уши вешаю эту самую правду,
да только ты не хочешь в нее поверить, вот что!
– Как?
Ты хочешь, чтобы я поверил, что ты, герцог и пэр, маршал Франции, камергер, не
видишься с королем, если каждое утро присутствуешь на церемонии одевания?
Оставь эти шутки для других!
– Я
уже говорил тебе и повторяю, это невероятно, но это правда – вот уже три недели
я каждое утро являюсь к одеванию, я, герцог и пэр, маршал Франции, камергер!..
–..а король
с тобой не разговаривает, – перебил его Таверне, – и ты не говоришь с
королем? И ты хочешь, чтобы я поверил этому вранью?
– Дорогой
мой барон! Ты становишься просто нахалом, мой нежный Друг! Ты пытаешься меня
уличить, откровенно говоря, так, словно мы помолодели лет на сорок и можем
вызвать друг друга на дуэль.
– Да
ведь есть от чего взбеситься, герцог.
– Это
другое дело, бесись, мой друг, я тоже вне себя.
– Ты?
– Да,
и есть из-за чего. Я же тебе говорю, что с того самого дня король ни разу на
меня не взглянул! Я тебе говорю, что его величество постоянно поворачивается ко
мне спиной! Всякий раз, как я считаю своим долгом любезно ему улыбнуться,
король в ответ строит мне отвратительную гримасу! Да я просто устал от насмешек
в Версале! Что, по-твоему, я должен делать?
Таверне
кусал ногти во время этой реплики маршала.
– Ничего
не понимаю, – проговорил он наконец.
– Я
тоже, барон.
– По
правде говоря, можно подумать, что король забавляется при виде твоего
беспокойства. В противном случае – Да, я тоже так думаю, барон…
– Ну,
герцог, нам надо придумать, как выйти из этого затруднения; надо предпринять
какой-нибудь ловкий маневр, чтобы все разъяснилось.
– Барон! –
заметил Ришелье. – Иногда бывает небезопасно вызывать королей на
объяснение.
– Ты
полагаешь?
– Да.
Хочешь, я буду с тобой откровенен?
– Говори.
– Знаешь,
я кое-чего опасаюсь…
– Чего? –
заносчиво спросил барон.
– Ну
вот, ты уже сердишься.
– У
меня есть для этого основания, как мне кажется.
– Тогда
не будем об этом больше говорить.
– Напротив!
Давай поговорим! Но сначала объяснись.
– Ты
жить не можешь без объяснений! Это просто мания какая-то! Обрати на это
внимание.
– Ты
просто очарователен, герцог. Ты же сам видишь, что все наши планы повисли в
воздухе, ты видишь, что все мои дела по необъяснимым причинам застопорились, и
ты советуешь мне ждать!
– Что
застопорилось? Ты о чем?
– Да
все о том же, сам посуди.
– Ты
имеешь в виду письмо?
– Да,
о назначении моего сына.
– А-а,
полковника?
– Хорош
полковник!
– А
что же?
– А
то, что около месяца Филипп ожидает в Реймсе обещанного королем назначения, которое
где-то застряло, а полк через два дня снимается.
– Чертовщина!
Полк снимается?
– Да,
его переводят в Страсбург. Таким образом, если через два дня Филипп не получит
королевскую грамоту…
– Что
тогда?
– Через
два дня Филипп будет здесь.
– Да,
понимаю: о нем забыли. Бедный мальчик! Так; всегда бывает в канцеляриях, учреждаемых
таким кабине том министров, как у нас!.. Вот если бы премьер-министром был я,
грамота уже была бы отправлена!
– Гм! –
обронил Таверне.
– Что
ты говоришь?
– Говорю,
что не верю ни одному твоему слову.
– То
есть, почему?
– Если
бы ты был премьер-министром, ты послал бы Филиппа ко всем чертям.
– Ого!
– И
его отца – туда же.
– Вот
тебе раз!
– А
его сестру еще подальше.
– С
тобой приятно разговаривать. Таверне, ты очень умен. Впрочем, оставим это.
– Я
бы с удовольствием, да вот мой сын не может этого оставить! Он в безвыходном
положении. Герцог! Необходимо увидеть короля.
– Говорят
тебе, я только и делаю, что смотрю на него.
– Надо
с ним поговорить.
– Дорогой
мой! С королем говорят, когда он сам этого желает.
– Заставить
его!
– Я
не папа.
– Тогда
я, пожалуй, решусь поговорить с дочерью, – молвил Таверне, – потому
что тут дело нечисто, господин герцог!
Это
слово оказало магическое действие.
Ришелье
прощупал Таверне. Он знал, что барон – такой же развратник, как его друзья юности
господин Лафар или господин де Носе, репутация которых была безупречной. Он
боялся, что отец и дочь вступят в сговор, так же как боялся всего неизвестного,
что могло бы вызвать немилость монарха.
– Ну,
хорошо, не сердись, – сказал он, – я попробую предпринять еще один
шаг. Но нужен предлог.
– У
тебя есть предлог.
– У
меня?
– Разумеется.
– Какой
же?
– Король
дал обещание.
– Кому?
– Моему
сыну. И это обещание…
– Что?
– Можно
напомнить о нем королю.
– Это
и впрямь удобный предлог. Письмо при тебе?
– Да.
– Давай
сюда!
Таверне
достал из кармана сюртука письмо и подал его герцогу, порекомендовав действовать
смело и вместе с тем осмотрительно.
– Союз
воды и огня, – заметил Ришелье. – Сразу видно, что мы сумасброды. Ну,
раз вино налито – надо его выпить.
Он
позвонил.
– Прикажите
подать мне сюртук и заложить лошадей. Он обернулся к Таверне и с беспокойством
спросил:
– Хочешь
присутствовать при моем одевании, барон? Таверне понял, что очень огорчит друга,
если согласится.
– Нет,
дорогой мой, не могу! у меня еще есть дело в городе. Назначь мне где-нибудь
свидание.
– Пожалуйста:
в замке.
– В
замке, так в замке.
– Было
бы хорошо, если бы ты тоже увиделся с его величеством.
– Ты
так думаешь? – спросил довольный Таверне.
– Я
на этом настаиваю. Я хочу, чтобы ты сам убедился, что я говорю тебе правду.
– Да
я и не сомневаюсь, но раз тебе хочется…
– Да
ведь и ты этого, пожалуй, хочешь, а? – Откровенно говоря, да.
– Ну,
тогда жди меня в Зеркальной галерее в одиннадцать часов, я в это время буду у
его величества.
– Условились.
Прощай!
– Не
сердись, дорогой барон! – проговорил Ришелье, стремившийся до последней
минуты не ссориться с человеком, сила которого была ему еще неизвестна.
Таверне
сел в карету и покатил в сад, где долго гулял один, глубоко задумавшись, в то
время как Ришелье предоставил себя заботам слуг и стал молодеть на глазах: это
серьезное занятие заняло у знаменитого победителя Маона не меньше двух часов.
Впрочем,
он потратил на туалет гораздо меньше времени, чем мысленно отпустил ему Таверне.
Барон, подстерегавший герцога, видел, как ровно в одиннадцать карета маршала
остановилась у дворцового подъезда, где свитские офицеры отдавали Ришелье
честь, пока лакеи провожали его в королевские покои.
Сердце
Таверне готово было выскочить из груди: он медленно, сдерживая свой пыл, отправился
в Зеркальную галерею, где менее удачливые придворные, офицеры с прошениями, а
также честолюбивые мелкопоместные дворяне выстаивали, словно статуи, на
скользком паркете – пьедестале, прекрасном для поклонников Фортуны.
Таверне
против волн смешался с толпой, постаравшись, однако, держаться поближе к углу,
где должен был появиться маршал, выйдя от его величества.
– Чтобы
я толкался среди этих дворянчиков и их грязных плюмажей! – ворчал
он. – И это я, я, всего месяц назад ужинавший в тесном кругу с его
величеством!
И тут к
нему закралось гнусное подозрение, от которого покраснела бы бедняжка Андре.
|
